А.В. Никандров

Будущее цивилизации в российской политической науке и американской идеологии и пропаганде:
А.С. Панарин против Ф. Фукуямы и С. Хантингтона

Aleksey V. Nikandrov

The future of civilization in Russian political science and American ideology and propaganda: Alexander Panarin vs Francis Fukuyama and Samuel Huntington

Основной идеей статьи является противопоставление подходов к исследованию об­щих тенденций мирового развития в трудах российского ученого и политического мыслителя А.С. Панарина и западных идеологов и пропагандистов С. Хантингтона и Ф. Фукуямы. Это – не просто противоположность подходов, но и конфликт жиз­ненных установок: любовь к науке и преданность ее идеалам А.С. Панарина контрастирует с ангажированностью двух наиболее влиятельных западных идеоло­гов. А.С. Панарин, С. Хантингтон и Ф. Фукуяма являются авторами наиболее из­вестных и влиятельных концептов геополитики, идеологии и риторики XXI в. Од­нако если концепт Панарина «стратегическая нестабильность в XXI в.» является научным понятием, то концепты «конец истории» и «столкновение цивилизаций» являются идеологемами, а, точнее сказать, пропагандемами, «ударными концепта­ми». Особое внимание в статье уделяется С. Хантингтону как социально-политиче­скому проектировщику. Автор раскрывает его роль как стратегического планиров­щика социальной динамики западного общества, которую он занял задолго до выхода в свет его работы о столкновении цивилизаций.

Ключевые слова: цивилизация, идеология, А. Панарин, Ф. Фукуяма, С. Хантингтон, «конец истории», «столкновение цивилизаций», «стратегическая нестабильность».

The main idea of ​​the article is the analysis of opposite approaches to the study of general trends in global development in the works of the Russian philosopher and political thinker Alexander Panarin, on the one hand, and Western ideologists and propagandists Samuel Huntington and Francis Fukuyama, on the other. The author states not only the opposition of approaches, but rather the conflict of life attitudes. Affection for science and devotion to its ideals A. Panarin contradicts the prejudgment of the two most influen‐

tial Western ideologists of our time. All of them, Alexander Panarin, Samuel Huntington and Francis Fukuyama are the authors of the most famous and influential concepts of geopolitics, ideology and rhetoric of the 21st century. However, if A. Panarin’s concept of “strategic instability in the 21st century” is a scientific concept, then the concepts of “end of history” and “clash of civilizations” are ideological constructs, or, more pre­cisely, propaganda stamps or “wrecking-ball” concepts. The author of the article pays special attention to S. Huntington and his role as a social change designer, strategic plan­ner of the social dynamics of Western society, which he occupied long before the publica­tion of his work on the clash of civilizations.

Keywords: civilization, ideology, Alexander Panarin, Francis Fukuyama, Samuel Hunt­ington, “end of history”, “clash of civilizations”, “strategic instability”.

Введение

Работы Ф. Фукуямы – статья «Конец истории?» (1998) [13] и книга «Ко­нец истории и последний человек» (1992) – открывают одну из самых ин­теллектуально нагруженных дискуссий по вопросам тенденций мирового развития в XXI в. Работы С. Хантингтона – статья 1993 г. «Столкновение цивилизаций?» и одноименная книга 1996 г. [16], уже без знака вопроса, продолжают ее. Наконец, книга А.С. Панарина «Стратегическая нестабиль­ность в XXI в.» (2003) [8], ставшая политическим завещанием ученого, в историософском смысле закрывает некоторые фундаментальные вопросы, поднятые первыми двумя авторами и выставляет диагноз сложившемуся по­ложению в мировой политике. Фукуяма и Хантингтон будут привлечены только как идеологи-пропагандисты, в отвлечении от их практико-полити­ческой деятельности (за исключением некоторых аспектов деятельности Хантингтона). Все три произведения необходимо взять в их единстве: хотя работы Фукуямы и Хантингтона часто именно так и рассматривают, книга Панарина при этом не берется в расчет, – это упущение следует преодолеть.

Прогноз Фукуямы – благоприятный, Хантингтона и Панарина – неблагопри­ятный. Все три работы вместе в определенном историософском ключе суммиру­ют историческую сущность всего ХХ в. – века противостояния двух метаистори­ческих универсальных проектов, которые справедливо могут быть названы по именам своих глашатаев и пророков: В.И. Ленина и В. Вильсона, сформулиро­вавших два мессианских «завета», – ленинизм (пролетарский интернациона­лизм) и вильсонизм (либеральный интернационализм). Фукуяма, Хантингтон и Панарин поводят итоги этого противостояния, и, если взять квинтэссенцию всех трех работ, то получается так, что оба мегапроекта потерпели крах, – так можно судить на основании не только трех работ, но и всех событийных линий политики и политической мысли, как они сложились и к чему привели к насто­ящему моменту. Будущее светлым не стало – наоборот, оно все темнее и тем­нее. Вместо мира Ленина (коммунизм) или мира Вильсона, неумело нарисо­ванного Фукуямой, установился «мир Хантингтона», или мир глобальной не­стабильности, отсутствия порядка – мир не только неуютный, но и неразумный.

Суть различий в подходах и по существу работ трех авторов состоит в том, что если выводы из анализа динамики мирового развития, сделанные Панариным, были фундированы и произведены с помощью научных мето­дов, то «выводы» Хантингтона и в особенности Фукуямы не были, соб­ственно, выводами, но скорее специальными установками западных, прежде всего американских, геополитических стратегов, которые эти два идеолога par excellence, а вовсе не ученых, облекли в форму собраний «пророчеств». Нет поэтому ничего удивительного в том, что творения Хантингтона – мало кем, а Фукуямы – никем в современной политической науке не принимают­ся как научные произведения, но подвергаются критике как произведения сугубо идеологические и пропагандистские. Об этом свидетельствует давно уже констатированный упадок интереса к «трактату» Фукуямы о конце ис­тории, упоминание которого редко обходится без улыбки (Фукуяма позже часто будет вспоминать о своем же произведении с иронией). Та же судьба ждет и произведение Хантингтона. Если ценность этих произведений опре­деляется исключительно их идеологическим и пропагандистским статусом и направленностью, то капитальная работа А.С. Панарина «Стратегическая нестабильность в XXI в.», будучи подлинным образцом научно-политическо­го творчества и результатом применения научного подхода и методов анали­за, служит и будет служить настольной книгой для любого серьезного учено­го, занимающегося проблемами геополитики, мировой динамики и т.д.

Для более детального установления и взвешенного анализа идеологиче­ской направленности работы Хантингтона о столкновении цивилизаций, ко­торая все еще сохраняет свое влияние, будет произведено ее сравнение с небезызвестной ранее, но ныне почти забытой статьей об американской де­мократии в сборнике «Кризис демократии» 1975 г. [20], написанной, в числе иных, по специальному заказу Трехсторонней комиссии и имевшей целью концептуально обосновать демонтаж западной демократии и наметить мето­ды по осуществлению этой цели, заданной мировыми стратегами. Если про­вести сравнительный анализ произведений 1975 и 1993/1996 гг., можно прийти к интересным и важным выводам относительно того, как на Западе проводятся идеологические наступления, как заказы стоящих в тени страте­гов выдаются за результаты анализа реальных процессов, как создается и как работает на Западе идеология, если ее, конечно, можно так назвать.

А.С. Панарин о стратегической нестабильности XXI века: причины и прогноз

«Стратегическая нестабильность в XXI веке» – последняя работа А.С. Па­нарина. Она, по признанию коллег, стала политическим завещанием ученого. Книга посвящена раскрытию логики глобальной политической динамики

мира и разработке методов сопротивления «однополярной диктатуре». «Стра­тегическая нестабильность, по всей видимости, уже стала судьбой XXI в. – вопреки всем ожиданиям “стабильного развития” [8, с. 582], – таков вердикт Панарина. В работе представляется панорамная политологическая концепция, связывающая основные темы и мотивы научного творчества философа и предлагающая ряд решений ключевых проблем современности. В наши дни, когда «стратегическая нестабильность» стала общим местом геополити­ческого дискурса и когда кажется, что она не кончится и в XXII в. и будет длиться вечно, российское ученые, политики и идеологи вновь и вновь пора­жаются, насколько точно сделано и как строго обосновано панаринское пред­сказание, – и насколько важно и полезно перечитывать его книгу. Надо ска­зать, что сам в высшей степени удачный панаринский термин стал настолько распространенным, что превратился в необходимый аналитический инстру­мент для исследования этой самой стратегической нестабильности.

Отправной вопрос, поставленный Панариным в самом начале книги, зву­чит так: «Но кто же будет проектировать стратегическую нестабильность?» [8, с. 577]. Кто и зачем – на эти вопросы и отвечает мыслитель. Он ссылается на собственный прогноз 1998 г., суть которого – в том, что «если победившая в холодной войне сверхдержава, не довольствуясь этой победой, продолжает свое наступление на все независимые государства во имя осуществления ге­гемонистской программы полного контроля над миром, то это означает, что она ведет мировую войну» [8, с. 582]. В 2003 г. сомнений именно в таком развитии событий не было, про наши дни не то чтобы доказывать, но даже и говорить об этом было бы странно – все совершенно ясно. Далее мысли­тель прочерчивает, собственно говоря, будущий – он и для нашего времени пока что будущий – итог американской великодержавной стратегии: фиаско. Вот что говорит Панарин: «Мир слишком велик для того, чтобы управляться одной-единственной страной; кроме того, такие характеристики, как поли­центризм и многообразие, являются необходимой предпосылкой выживания человечества. Тот, кто посягает на это, тем самым объявляет миру войну не на жизнь, а на смерть» [8, с. 584].

Тогда, в 2003 г., Панарин ставил два вопроса: «Первый: почему США ре­шились на головокружительную мировую авантюру? Второй: почему мир пока что по-настоящему не сопротивляется?». – Ответ на второй не столь уже актуален, как на первый, ибо мир в лице России уже сопротивляется. Однако ответ на первый вопрос, который делает Панарин, несколько подза­быт. А он очень важен, и объяснение (точнее, идеологическая часть объяс­нения) Панарина более чем актуально в наше время. Да, причина продолже­ния авантюры залегает в области идеологии, как бы это ни странно звучало, когда мы говорим об Америке, которой, по общим представлениям, в большей степени присущ прагматизм, реализм, чем «идеологизм».

Однако «победа» в холодной войне была par excellence идеологической победой, – во всяком случае, она представлялась именно так (при этом ав­томатически вспоминается Фукуяма с его опусом). Но идеология, пишет Панарин, имеет не только наступательную, оправдательную и воодушев­ляющую своего «обладателя» силу в его руках: идеология всегда предпола­гает определенные «обязательства» по отношению к «своим» императи­вам. Идеология, настоящая идеология, – это не только тексты и лозунги, – это сила до известной степени самостоятельная: она предполагает и вменя­ет своим «держателям» некую, по выражению Панарина, «идеологическую одержимость». А одержимость в любом случае означает несамостоятель­ность, а также означает действия по принуждению со стороны той силы, которая «одерживает» своего «держателя».

«Воодушевляющая сила идеологий, – пишет Панарин, – неразрывно свя­зана с их манихейской, бинарной структурой: они делят мир на два полюса – добра и зла, что обязывает сторону, воплощающую добро, к бескомпро­миссному натиску и непрерывному наступлению. Здесь остановиться – зна­чит отлучить самого себя от собственной идеологии… Связав свою судьбу с идеологией, вы становитесь на эскалатор, который несется все стреми­тельней – к состоянию, в котором, как ожидается, зло будет искоренено, ис­чезнет с лица земли, из человеческой истории окончательно» [8, с. 592]. Но здесь возникает вопрос: поскольку идеологией Америки является либе­рализм, то как может эта респектабельная и спокойная по виду идеология, в первом и даже последующих приближениях чуждая всяческому мессиа­низму, иметь такую силу принуждения, что становится способной приобре­сти манихейско-апокалиптические черты и стать знаменем «праведного» похода во имя целей и ценностей, которые по определению не могут пред­полагать никакого фанатизма, «джихадизма». Однако, как выясняется, мо­жет: если в 2003 г. Панарин писал о том, что «победившее либеральное об­щество ведет мир в направлении, прямо противоположном тому, которое яв­ляется нормативным для либеральной теории» [8, с. 838], то в 2024 г. ясно, что мир на этом скользком пути зашел уже слишком далеко.

Панарин говорит: «Сегодня самым идеологическим народом на земле, не­сомненно, являются американцы. Полнота их идентификации с новым вели­ким учением объясняется тем, что по меркам этого учения именно они яв­ляются “избранным народом”, именно им вручена миссия и обещано конеч­ное торжество. Поэтому и решения, которые принимает Америка, – это апокалипсические решения, отмеченные близостью окончательной развязки исторической драмы человечества. Мировая война за окончательное торже­ство либерального идеала во всем мире для США – то же самое, что мировая революция для большевиков первого призыва» [8, с. 596–597]. – Здесь мысли­тель применяет свой излюбленный термин «либеральный джихад» [8, с. 597].

В наши дни именно эта идейная сила остается в фокусе американской политики, – при том, что собственно «американский гегемонизм» несколько приглушен: сейчас услышать об американской гегемонии удается не часто. Гегемонизм и концепт «однополярного мира» спрятались за широкой спи­ной «наступательного либерализма», который при этом усилил свой на­тиск, – отнюдь не только идейный. Именно эта идеология стала решающим фактором объединения всего западного мира вокруг США – «личный» геге­монизм Америки, стремительно теряющий свою силу и актуальность, уже не может обладать такой скрепляющей силой. (В политической науке и идеологии Запада в последнее время стали утверждаться концепты вроде «сложной гегемонии» (“complex hegemony”) [11], что свидетельствует о том, что об американской гегемонии в собственном смысле речь уже не идет). Мир больше не однополярен – но «однополярен» новый гротеск­ный и макабрический американский неолиберализм, полностью утратив­ший былой универсалистский пафос. «Однополярная диктатура» заменяет­ся глобальной «либеральной диктатурой» США – так, по словам Панарина, «американизм превращается из либеральной идеологии в идеологию гло­бальной диктатуры “приспособленного” меньшинства над “неприспособ­ленным” мировым большинством» [8, с. 866].

Интересно, что наиболее ярким выражением этого «наступательного ли­берализма», как показывает Панарин и как особенно четко видно в наше время, стало возрождение и усиление социал-дарвинизма, – установки, ко­торая в свое время (конец XIX – почти вся первая половина ХХ в.) прямо, к слову сказать, не контрастировала с классическим либерализмом, успев­шим за это время трансформироваться в неолиберализм. Теперь это, по определению Панарина, – «американизированный либерализм, обретший черты социал-дарвинизма» [Там же].

Уже к концу ХХ в. эта «новая идеология отбросила “экономические” эв­фемизмы и ввела в действие социал-дарвинистский арсенал прямо по назна­чению – т.е. применительно к населению» [8, с. 618], – и первому удару под­верглась постсоветская Россия. Но, как знаем мы и как, вполне возможно, предполагал Панарин, дело Россией не могло ограничиться: в наши дни гео­политический социал-дарвинизм применяется США – лидером западного мира – по отношению к остальному… западному миру, т.е. к своим «ведо­мым». Методы США, использованные после «победы» в холодной войне по отношению к России, теперь вовсю используются по отношению к тем, кто в свое время вместе с Соединенными Штатами входил в число «победи­телей». И все это осуществляется в логике «либерального джихада» Шта­тов – вопрос только в том, что только Америка назначает, кто сегодня «невер­ный», или, в другой терминологии, «варвар»: совершенно не исключено, и даже наоборот, дело идет к тому, что варварами будут назначены именно

те, кто немало веков назад начинал свое историческое бытие именно с этого (например, Германия, Франция, а в перспективе – и материнская Англия: мессианский либерализм не признает родства).

Стоит ли лишний раз подчеркивать, что американский идеологический «джихадизм» вселял ненависть у своих адептов к советскому коммунизму – альтернативной и историософски более логичной, значимой и обоснован­ной мессианской концепции. Это самоочевидно, однако кратко стоит оста­новиться на одном важном панаринском наблюдении и мысленно приме­нить вывод ученого к реалиям наших дней. Вот что он говорит: «Все неистовства современной либеральной пропаганды против “советского им­периализма” и “русского мессианизма”, вся нынешняя профилактическая работа новых хозяев мира по искоренению самих корней такого поведения России в мире несут на себе печать этой травмы – оскорбленного самолю­бия наглых, которым “положено”» [8, с. 836]. Что, собственно, изменилось? Отсутствие слова «советский» в содержании западной пропаганды вовсе не меняет ни направленности, ни интенсивности западного неистовства, сейчас доходящего до пароксизма.

Совсем не трудно заключить, что труд А.С. Панарина – это произведе­ние настоящего ученого, который ищет причины и находит их, строит прогнозы, обосновывает выводы, – не менее легко увидеть, что его прогно­зы сбываются, а основной вердикт удивительно точен и не может быть оспорен. Тут можно вспомнить и о том, как Панарин определял то, какие цели ставят и как их достигают «либеральные конструкторы нового мира» (подробнее об этом см.: [6]). Первая цель, поставленная «новым великим учением» и его адептами, – это десоциализация и деколлективизация лич­ности. Личность атомизируется, общество же рассыпается, превращается в безликий конгломерат индивидов, т.е., в обратном переводе, атомов. Вто­рой объект стирания – это народ, который как политическое целое не впи­сывается в идею и практику неолиберализма. Народ неотделим от своей ис­тории, поэтому третья цель – история и ее смысл, «деисторизация» уже (или в потенции) дезинтегрированного народа. Фукуяма не зря говорил о конце истории – и одновременно о либеральной демократии. Последний объект атаки – это государство, на которое направляется ненависть неолибе­ральных «глобализаторов», «неистовая пропаганда глобалистов против на­ционального государства»: «“Глобалисты” всеми силами стараются осла­бить и дискредитировать национальное государство – именно за то, что оно мешает их глобальному хищничеству» [7, с. 9]. При этом демократические государства – те самые «демократии», которые, по Вильсону, не воюют друг с другом, – под прицелом особого внимания, особой напряженности: об этом будет сказано дальше, в связи с работой Хантингтона 1975 г.

Ликвидировав личность, общество, народ, историю, мораль, истину и культуру, – в итоге имеем уничтожение государства, что и требовалось американским «мегастратегам». Цель проста: все вышеперечисленное – личность, общество, культуру и пр. – нужно сначала превратить в товары. А купить или продать товар на «глобальном» рынке (и, разумеется, за дол­лары) – это совсем легкое дело. Что из этого реализовалось, а что реализу­ется и близко к полной реализации – все это нам показывают современные мировые события.

Итак, А.С. Панарин предельно четко и развернуто показал значение идеологии либерализма в американской глобальной экспансии. Все совре­менные события жизни и мысли укладываются в логику панаринской кон­цепции. Но все это заставляет нас вернуться в конец ХХ в., открыть «неза­бвенные» произведения Фукуямы и Хантингтона, – и взглянуть на них с точки зрения Панарина, его подхода, изложенного в «Стратегической не­стабильности», – тем более что сам Александр Сергеевич в ней Фукуяме внимания не уделяет вовсе, а Хантингтону – мало, и так эти формально мыслители и идеологи, а не деле – пропагандисты – остаются в тени некое­го молчания, с учетом вышеизложенного, очень многозначительного.

Ф. Фукуяма и «конец истории»

Пропагандистское произведение «Конец истории», претендующее на ис­ториософский трактат, сначала статья (1989), а затем и книга (1992), просла­вили американского политолога Фрэнсиса Фукуяму сверх меры. После вы­хода статьи и книги «концепция» конца истории стала на некоторое время одной из самых дебатируемых, ею была вызвана целая волна критики. Как уже сказано, в наши дни творение Фукуямы подзабыто и интересно в основ­ном в качестве интеллектуального курьеза давно прошедших дней. Соб­ственно, «концепция» довольно-таки простая и представляет собой деклара­тивное заявление о победе либерализма в связи с концом холодной войны.

Статья небольшая, но, в принципе, бóльшую часть ее содержания можно отбросить как несущественную, оставив пару-тройку абзацев: натужные уси­лия Фукуямы по подведению философского «обоснования» своего «вывода» и его ссылки на Гегеля и Кожева ничего, кроме сочувственной улыбки, не вы­зывают. Никакого смысла принимать это всерьез нет. Единственно, что может вызвать резкие возражения – странная интерпретация учения Маркса: Фукуя­ма не хочет вспоминать, в каком смысле тот говорил о «конце истории», и что говорил он о конце не истории, а предыстории, тогда как настоящая история человечества начинается с окончанием классовой борьбы, т. е. с уничтожени­ем капитализма, с раскрытием подлинной сущности человека. («Нельзя не от­метить, что Ф. Фукуяма не совсем корректен по отношению к К. Марксу,

который прямо указывал, что именно с коммунизма начинается подлинная ис­тория человечества, а до него общество переживает всего лишь свою преды­сторию», – справедливо утверждает В.П. Горюнов [2, с. 10]).

Понятно, что не то чтобы говорить, но даже и помыслить о конце капитализма для Фукуямы невыносимо, ведь он ведет речь как раз о его торжестве (впрочем, спустя некоторое время и Фукуяма будет рассуждать о конце постчеловеческой истории и т.п.). По словам Э.Я. Баталова, фукуямовская работа «не имела ничего общего с научным исследованием и, по сути дела, представляла собой ловкую пропагандистскую подделку» [1, с. 518]. Она, согласно выводу ученого, «оказы­вается на поверку не философской абстракцией в духе Гегеля, а всего лишь спе­цифически выраженной политической конструкцией, призванной решить опреде­ленные идеологические и политические задачи» [1, с. 552]. Впрочем, Фукуяма мог бы применить учение Гегеля к неолиберализму, который при историософской решительности американского идеолога нетрудно представить как «финансовое гегельянство», в котором на место Абсолютного духа поставлен капитал.

Соль опуса Фукуямы – только в самом лозунге, в «возвещении» о победе либерализма как конце истории. Идеолог «констатирует», что после длитель­ной борьбы с конкурирующими идеологиями либерализм западного образца, т.е. классический либерализм XIX в., выродившийся к концу ХХ в. в неолибе­рализм, одержал неоспоримую победу, равнозначную триумфу самого Запада: «Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либера­лизма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив… То, чему мы, веро­ятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологи­ческой эволюции человечества и универсализация западной либеральной де­мократии как окончательной формы правления» [13, с. 134–135]. Фукуяма да­лее пытается развернуть эту мысль, подвести под это «озарение» некий исто­рико-полтиический базис, но, повторим, его философские потуги могут вызвать только отстраненную улыбку. Единственно, что в его рассуждениях действительно интересно, но крайне посредственно развернуто – это тезис о роли идей и идеологий в истории. Несколько преувеличивая и перефразируя, но не удаляясь далеко от текста Фукуямы, можно сказать, что базисом обще­ства является как раз идеология: «Сознание – причина, а не следствие, и оно не может развиваться независимо от материального мира; поэтому реальной подоплекой окружающей нас путаницы служит идеология» [13, с. 137]. Идеи решают все – сама по себе идея, прямо скажем, не новая…

Концепт «конец истории» вошел в мировой политический дискурс. По­началу опус Фукуямы был принят с восторгом, если даже не с экстазом: многим пришелся по душе его простодушный «либеральный оптимизм»: по словам М.С. Ельчанинова, «в атмосфере посткоммунистической эйфории либерально-утопические идеи Фукуямы вызвали на капиталистическом

Западе взрыв безмерного восторга. Отнюдь не случайно этот претенци­озный текст стал сенсацией и вызвал широчайшие отклики во всем мире. Статья сопровождалась непрестанным восхвалением экономического и по­литического либерализма» [4, с. 75].

Конечно, у некоторых читателей произведение Фукуямы вызывало иро­нию уже тогда, особенно у интеллектуалов Западной Европы, которые на тот момент еще не ушли в закат: так, Э. Тодд пишет, что «гипотеза» кон­ца истории «немало позабавила парижских интеллектуалов, пораженных упрощенным, но легкоусвояемым способом, каким Фукуяма использует Ге­геля… Выдвинутая в момент крушения советской системы, такая модель человеческой истории была воспринята во Франции как типичный пример американской наивности и оптимизма. Того, кто помнит подлинного Гегеля, приверженного Пруссии, благоговевшего перед лютеранским авторитариз­мом и обожествлявшего государство, представление его в роли демократа-индивидуалиста не могло не позабавить. Но именно такого приглаженного в диснеевских студиях Гегеля преподносит нам Фукуяма» [12, с. 17].

Вскоре первоначальный восторг быстро сошел на нет, а критика стала только нарастать. Однако критика и затем насмешки и сарказм скорее про­двинули идею и ее автора, чем обесценили, и даже по сей день «каждый раз, когда в мире происходит катастрофа, находятся критики, которые сдувают пыль со статьи Фукуямы и с победоносным видом заявляют о ее несостоя­тельности» [18, с. 36]. Фукуяму уличают, он то и дело отказывается от своей первоначальной постановки или корректирует ее, – так продолжается этот интеллектуальной балет. Многие уже и забыли о смысле фукуямовской по­становки и помнят только фразу «конец истории», считая это словосочета­ние сутью дела, – в этом разрезе «опровергать» незадачливого Фукуяму лег­ко и приятно. Многие – но не все: достаточно влиятельной все еще остается идея о том, что идеология либерализма и в самом деле победила и что у нее и в самом деле не осталось конкурентов. В доказательство этого тезиса го­ворят: чтó, собственно, можно всерьез противопоставить либерализму, и разве кто-либо противопоставил ему столь же убедительную систему идей, некую сверхновую идеологию (политическую теорию) – не либера­лизм, не консерватизм и не социализм? На это легко можно ответить, что выдумывать какую-либо новую политическую теорию взамен социализ­ма, который единственный и может вновь бороться с либерализмом за умы и сердца, никакой необходимости нет.

По словам М.С. Ельчанинова, «сегодня ясно, что концепция Ф. Фукуя­мы – изощренный идеологический продукт, оправдывающий однополярный мир, в котором безраздельно доминируют воинствующие США и их по­слушные сателлиты» [4, с. 75]. Специфический американоцентристский ха­рактер пропагандемы Фукуямы подчеркивает и Э.Я. Баталов [1, с. 552],

а авторы статьи «Конец истории: концепт или идеологема» справедливо по­лагают, что «“конец истории” – это не концепт и не термин с присущими им строго определенными значениями, а идеологема, которой свойственны эмоциональная окраска, размытое значение, определяющееся политической прагматикой, противоречивое содержание, но главное – сопротивление, ока­зываемое попыткам систематической рефлексии» [18, с. 38].

Спорить тут не о чем, однако, как представляется, необходимо усилить эту мысль: «конец истории» – это даже не идеологема, а пропагандема, про­пагандистский лозунг, клич. Как и любая иная пропагандема, она имеет свое назначение: убедить читателей в совершенстве и непогрешимости либера­лизма как идеологии и как практики, сконструировать либерализм уже не в качестве идеологии (раз уж эта идеология победила, то смысла в суще­ствовании в «новом мире» идеологии попросту нет, ведь идеологии опреде­ляются только по отношению друг к другу), а в качестве нового образца, эта­лона для политики и экономики всех стран, – т.е. идеала. Соответственно, передовой Запад во главе с Америкой полностью вписывается в этот эталон и сам является эталоном; те же страны, которые не приближаются к новому эталону, объявляются отстающими, догоняющими и т.д., но все же признает­ся, что когда-нибудь и они достигнут «нового» идеала и новых «стандартов».

Как пролетариат у Маркса и Энгельса в силе своей победы прекращает собственное существование в виде пролетариата, смысл которого состоял том, чтобы быть антагонистом буржуазии, так и здесь либерализм в силу своей победы над противостоящими ему идейными силами прекращает свое бытие как идеология, становясь единственной властвующей системой эко­номической и политической мысли и жизни, единственной осмысленной системой идей. Борьба идеологий заканчивается – теряют свою силу и смысл сами идеологии: «…Если победила одна идеология, – пишет В.Н. Расторгуев, – т.е. один проект светлого будущего для всего человече­ства, то и морока с борьбой идеологий, т.е. конкуренция проектов, стала со­вершенно ненужной» [10, с. 219]. – С другой стороны, проницательный Э. Тодд, размышляя о «конце истории» Фукуямы, заметил, что «если демо­кратия восторжествует повсюду, то мы в конечном счете придем к парадок­су: Соединенные Штаты как военная держава станут ненужными миру и должны будут смириться с ролью лишь одной из демократий, такой же, как и все прочие» [12, с. 19–20]. Понятно, что на деле для США благостное состояние, описанное Фукуямой, совершенно неприемлемо, – и здесь из ми­ра Фукуямы с необходимостью обнаруживается выход в мир Хантингтона, в мир по непонятным имманентным причинам сталкивающихся культур и религий, т.е. цивилизаций.

С. Хантингтон и его конструкция мирового хаоса

Хантингтон с его статьей 1993 г. «Столкновение цивилизаций?» в “Fоreign Affairs” считается и в некотором смысле является оппонентом Фукуямы, однако на деле он пытается «обосновать» ту же идею о гегемонии Запада и США, но несколько по-другому. Эпоха идеологий и идеологиче­ского противоборства, по Хантингтону (как и по Фукуяме), подошла к кон­цу – но на смену приходит не всеобщее торжество либеральной демократии, а глобальное противоборство цивилизаций. Хантингтон – друг, единомыш­ленник и соработник Бжезинского еще по «Кризису демократии» 1975 г., не может представить историю без какого-нибудь столкновения, без борьбы, но вот формы этой борьбы меняются, и он описывает – точнее, в прямом смысле слова конструирует – новую такую форму на неопределенное вре­мя. Суть борьбы и столкновения цивилизаций – в противоборстве Запада с цивилизациями, отличными от него. В этом и состоит отличие от фукуя­мовской «концепции» победы «всемирной либеральной демократии» (это выражение Хантингтона [16, с. 29]) – идеолог не считает, что либерализм победил даже и в мире «глобальных идей»: наоборот, другие цивилизации будут противостоять Западу также и как идейные центры иного типа.

Пропагандема столкновения цивилизаций выстроена и обоснована куда как более основательно и научно (или, скорее, квазинаучно), чем пропаган­дема конца истории. При этом надо отдать должное американскому идеоло­гу именно как идеологу-пропагандисту: формула-лозунг «столкновение ци­вилизаций» вышла простой и понятной, как, собственно, и подобает лозун­гу (в отличие от столь же простого по звучанию, но автоматически вызывающего вопросы и возражения девиза Фукуямы). Надо отдать и дру­гую дань: автор «Столкновения цивилизаций» в 1970-е гг. не был жестким и непримиримым врагом СССР, как Бжезинский и иже с ним, – определен­ную гибкость и спокойствие сохранит он и в дальнейшем: его позиция по отношению к нашей стране не будет отличаться известной западной не­навистью и экзальтацией.

Работа Хантингтона в большей степени напоминает научный трактат, чем опус Фукуямы, однако Хантингтон не приходит к вердикту о столкно­вении цивилизаций как определяющей константе мировой динамики исходя из ее анализа, но исходит из этого постулата: «вывод» предшествует «ана­лизу», а «анализ» служит просто иллюстрацией к исходному постулату. Причем рассуждения Хантингтона и представляемые им «цивилизационные расклады» подчас не очень-то и соответствуют картине «столкновения ци­вилизаций». И это совершенно логично, ведь мы имеем дело с псевдонауч­ным оформлением пропагандемы, совершенной под видом разработки, по В.Н. Расторгуеву, «одной из наиболее известных, целенаправленно рас­крученных и потому действительно влиятельных теорий» [10, с. 40]. Работа

Хантингтона, по мнению Расторгуева, с которым невозможно не согласиться, рассчитана «во-первых, на внедрение определенных идеологических устано­вок в политический и геополитический дискурс, а во-вторых, на политиче­скую индоктринацию массовой аудитории и, как следствие, на вытеснение и замену одних концептов другими в разговорном языке» [10, с. 404].

Что именно утверждает Хантингтон, как он конструирует постбиполярный мир и, соответственно, собственную новую глобальную «парадигму»? (Заметим, что Хантингтон настаивал на статусе парадигмы для своей концепции). «Возни­кает мировой порядок, основанный на цивилизациях» [16, с. 13], – утверждает он. – «После холодной войны сложился многополюсный, многоцивилизацион­ный мир, в котором нет того всеохватного, господствующего во всех сферах рас­кола, что существовал в прежние годы» [16, с. 416–417]. – Зато вместо идеологи­ческого появляется другой раскол: по линиям цивилизаций, вступающих в столк­новение, когда «культура является силой одновременно и объединяющей, и вызывающей рознь» [16, с. 17]. – Тут следует привести две короткие, но очень важные ремарки известного российского политолога И.Н. Панарина: 1) «Хан­тингтон пытается геополитическое противоборство различных государств мира “вместить” в “прокрустово ложе” избранной им доктрины конфликта цивилизаций» [9, с. 391–392]; 2) «Заявления Хантингтона крайне спорны, так как культура еще никогда в истории не была источником конфликтов» [9, с. 386]. Как же американский идеолог конструирует свой мир противостояния культур?

Дело обстоит следующим образом: «Важнейшие страны мира принадлежат к совершенно различным цивилизациям. Наибольшую степень вероятности пере­растания в крупномасштабные войны имеют локальные конфликты между груп­пами государств из различных цивилизаций» [16, с. 25]. При этом центральный конфликт, который уже разворачивается и будет развиваться дальше, – это кон­фликт западной цивилизации с многочисленными незападными цивилизациями. Хотя Запад «есть и еще долгие годы будет оставаться самой могущественной ци­вилизацией» [Там же], его могущество будет уменьшаться. В течение долгого, по Хантингтону, времени будет происходить упадок Запада – параллельно возрас­танию влияния азиатских цивилизаций и, возможно, ислама. Но этот печальный исход отодвигается идеологом в далекое будущее. Пока же в целом дела для Запа­да, уверяет он, обстоят неплохо – во всяком случае, на XXI в. [16, с. 123].

Итак, две пропагандемы, «конец истории» и «столкновение цивилиза­ций», очень хорошо дополняют друг друга логически и исторически: «кон­цепция» Хантингтона следует за «концепцией» Фукуямы, как бы наклады­ваясь на нее и продолжая ее тогда, когда смысл первой был уже исчерпан и утрачен. После 9/11 общественно-политической мыслью овладел Хантинг­тон, подхвативший пропагандистскую эстафету и сочинивший «новую пес­ню о главном», Фукуяма же стал исключительно объектом иронии и сарказ­ма. По Фукуяме, глобальный либерализм победил (перспективно) в рамках

всего мира, а по Хантингтону, либерализм окончательно победил в рамках Запада – где, впрочем, он и был победителем, только не столь блестящим. Мир Фукуямы довольно-таки оптимистичен, чего о мире Хантингтона ска­зать нельзя: его картина пессимистична – прежде всего в отношении судьбы Запада – как бы, вообще-то, «победителя» в холодной войне. Э.Я. Баталов после критического анализа умопостроений Фукуяма и Хантингтона прихо­дит к выводу о том, что «ход событий не подтвердил претензий этих кон­цепций на признание их в качестве теоретических моделей современной фи­лософии истории и философии политики, которые можно было бы поста­вить в один ряд с концептуальными построениями Тойнби и Шпенглера. В состязании на этом поприще “молодые” американцы вчистую проиграли “старикам”-европейцам» [1, с. 555].

Несмотря на уверения (самоуверения?) идеолога, что закат Запада возмо­жен только в весьма отделенном будущем, в тексте проскальзывают опасе­ния, что это будущее теоретически (пока только теоретически) может стать не столь уж и отдаленным: вот поклонница Хантингтона М. Тэтчер домыс­ливает эту тенденцию. С одной стороны, она пафосно заявляет: «Нравится вам это или нет, но в “холодной войне” победу одержал Запад. И все же главным победителем являются Соединенные Штаты» (цит. по: [5, с. 37]). Однако не все так замечательно – при этом, утверждает она, «события в ми­ре после окончания “холодной войны” развиваются скорее в соответствии с тезисом Самьюэла Хантингтона из “Столкновения цивилизаций”, где про­тивостоящие религии и культуры борются за господство, а не с прогнозом Франсиса Фукуямы из “Конца истории”, где демократия неизбежно одержи­вает глобальную победу» (цит. по: [5, с. 40]). – «Тем самым, – с учетом по­литического реноме Тэтчер завершает ее выводы А.И. Кирсанов, – М. Тэт­чер не только призывает к гонке вооружений в ядерной сфере, о чем свиде­тельствует призыв к США испытывать и модернизировать ядерное оружие, но и готовиться к ядерной войне, так как, по ее мнению, в столкновении ци­вилизаций ядерное оружие, вероятно, будет применено» [Там же]. – Стоило, в самом деле, выигрывать в холодной войне, чтобы затем готовиться к ядер­ной… Странную все же «победу» одержал Запад!

При чтении «Столкновения цивилизаций» складывается впечатление, что ее автору не очень-то и нравится мир, который он в большей степени конструирует, чем описывает. Он то и дело тасует колоду цивилизаций-культур-религий – стержневых государств цивилизаций – примыкающих к ним государств: этот мир как раз и напоминает карточный домик. Идеоло­гий в новом мире нет, а государственные интересы непонятным образом со­четаются с «интересами» цивилизационными, идеологии заменены на рели­гии и культурные идентичности: как сильно отличается этот хаотичный по­лицентричный мир (а полицентричность и есть хаос) от старого доброго

биполярного мира с его четкой структурой и понятными перспективами, с его стабильностью и предсказуемостью – так порядок отличается от хаоса войны всех против всех! (Вообще, идеологема «столкновение цивилизаций» мало подходит как описание какого-либо порядка в каком-либо смысле – только как метафора хаоса).

Идеолог старается стремиться к некоторой беспристрастности, спокой­ствию, но в его произведении хорошо чувствуется выраженная ностальгия по старому миру. Да, сложно не согласиться с ремаркой И.Н. Панарина к «Столкновению цивилизаций» о том, что «Хантингтон восхваляет Запад, победивший в “холодной войне” СССР. Этот текст, по сути, Гимн победи­теля над СССР» [9, с. 397]. Однако при всем этом у читателя Хантингтона время от времени проскальзывает мысль: а стоило ли Западу вообще побе­ждать в холодной войне, и была ли эта «победа» победой, а не перспектив­ным поражением? Что, собственно, выиграл Запад? Получается, что «вы­игрышем» стал хаос полицентричного неуправляемого мира. Странная по­беда хаоса над порядком, когда, по словам В.Н. Расторгуева, холодная война «вовсе не прекратилась после крушения “великого красного проекта”, де­монтажа социалистического лагеря и всей биполярной геополитической си­стемы, а сделала недолгую передышку перед новым витком» [10, с. 41].

Холодная война заменяется другим перманентным столкновением, с куда как более непредсказуемыми результатами, глобальной – и совсем не холод­ной – войной всех против всех, с куда как более опасной диспозицией для Запада. Ясно, что, словами И.Н. Панарина, «доктрина “столкновения ци­вилизаций” направлена на внешний мир» [9, с. 399]. Но есть ли у Хантингтона уверенность, что война цивилизаций обойдет западный мир; есть ли у него основания полагать, что полем битвы цивилизаций не станет Запад – во вто­рую, а, быть может, и в первую очередь? Разве Запад не расколот?

Если до своей странной «победы» Запад и в самом деле в некоторых ас­пектах представлял единую трилатеральную цивилизацию (или приближал­ся к этому состоянию), то после крушения социалистического блока единство Запада все в большей степени распадается. Хотя единство цивили­зации Запада для Хантингтона по виду не представляет сомнений, его слишком напряженные размышления и излишний пафос западной монолит­ности заставляют усомниться, так ли един Запад. Логика биполярной систе­мы являлась силой, которая одна только сообщала западному миру общий смысл и давала единящую силу, – и это помимо собственных оснований единства. Все это обрушилось, все это исчезло. Отсюда и скрытая тоска Хантингтона по биполярной системе.

Но вот какое дело: ведь и сам Хантингтон в свое время был одним из де­конструкторов биполярного мира, причем вовсе не советской (как его коллега Зб. Бжезинский), а именно западной его части. Мы вновь возвращаемся к зна‐

менитому сборнику «Кризис демократии» 1975 г. «В 1975 г., – рассказывает А.И. Фурсов, – увидел свет доклад “Кризис демократии”, написанный по за­казу Трехсторонней комиссии С. Хантингтоном, М. Крозье и Дз. Ватануки. В докладе четко фиксируются угрозы положения правящего слоя – прежде всего против него начинают работать демократия и welfare state (государство всеобщего социального обеспечения), оформившиеся в послевоенный пери­од. Под кризисом демократии имелся в виду не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке… Вывод: необхо­димо способствовать росту невовлеченности (noninvolvement) масс в полити­ку, развитию определенной апатии, умерить демократию… Ослабление демо­кратии и среднего слоя предполагало ослабление базовых институтов капита­листического общества, по сути – их демонтаж» [14, с. 240].

В «Кризисе демократии» Хантингтон отвечал за США, Крозье – за Западную Европу, Ватануки – за Японию, – т.е. речь шла о тотальном переформатировании того, что тогда называлось Западом. Общее задание было сформулировано Збигневом Бжезинским. Этот доклад, как говорит А.И. Фурсов, «на несколько десятилетий становится идеологическим обос­нованием раздемократизации Запада и своеобразным руководством к дей­ствию… “Кризис демократии” подвел черту под тридцатилетием демократии и открыл новую эпоху в истории Запада – противоположную “славному тридцатилетию” (Ж. Фурастье), означавшую возвращение капитализма, бур­жуазного общества ядра капсистемы к состоянию рубежа XIX–XX вв., к со­стоянию “железной пяты” (Дж. Лондон)» [15, с. 46]. С этого момента «поли­тика стала превращаться в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса, а некоторые исследователи вообще констатируют ее смерть – ее и “публично-политического человека”» [14, с. 264]. К чему все это приве­ло – перед нашими глазами. Теперь понятно также и то, что работы Хан­тингтона – это не просто панорамные картины будущего хаоса (как его ста­тья в «Кризисе демократии», так и «Столкновение цивилизаций»), но тек­сты, написанные от лица и для глобальных планировщиков мировой динамики и со временем воплощенные в действительность.

Статья С. Хантингтона «Соединенные Штаты» (гл. 3), как и две другие, Мишеля Крозье «Западная Европа» (гл. 2) и Йоши Ватануки «Япония» (гл. 4), – это одновременно и программный текст, содержащий последова­тельность алгоритмов действий, и аналитический доклад по внутриполити­ческой проблематике, выполненный в форме вполне научного произведения, с использованием научной методологии, со ссылками на политических мыс­лителей: Хантингтон ссылается на работы Г. Алмонда и С. Вербы, Дж. Ролза, Д. Белла и др. Работа лишена пропагандистского содержания, она предпола­галась быть (и стала) руководством к действиям, составленным теоретиком, специалистом по социальному программированию, планировщиком социаль‐

ной динамики американского (в данном случае) общества для будущего переформулирования в конкретные пункты действий практиков социального моделирования (последовательность конкретики отлично прочерчивается в работе М.Г. Делягина «Конец эпохи» (2022) [3]). Да, западные демократии, которые к середине 1970-х гг. в серьезной степени приблизились к западным же идеалам демократического устройства, стали проблемой и препятствием для стратегов будущих «цивилизационных войн», и вот методы деструктури­зации демократического общества были разработаны тем же политиком и идеологом, кто в 1993 г. возвестит городу и миру о том, что человечеству уготован хаос противостояния цивилизаций, – «мир Хантингтона», как его нередко называют. Ведь для установления безличностного, безгосударствен­ного управляемого глобального социального конгломерата мало было отпра­вить в прошлое биполярную систему, обрушив Советский Союз и социали­стический блок, – необходимо было до этого отформатировать и подготовить для переустройства противостоящий ему блок, т.е. Запад. Интеллектуально-политический трактат «Кризис демократии» Бжезинского-Хантингтона-Кро­зье-Ватануки и стал руководством для этого.

Небезынтересно, что в примечании к работе 1991 г. «Третья волна. Демо­кратизация в конце ХХ в.» Хантингтон рассказывает: «11 февраля 1976 г. по просьбе руководителей ЦРУ я сделал для аналитиков управления доклад на тему “Глобальный упадок демократии”. Нужно сказать, что у меня име­лись весьма убедительные теории, объясняющие всю глубину и серьезность данного явления» [17, с. 341]. Под этими «убедительными теориями» идео­лог понимает свою работу 1975 г., на которую благожелательно ссылается [Там же]. – «Неожиданный» интерес ЦРУ к проблемам демократии в то вре­мя, а тем более в наши дни, вряд ли способен кого-то удивить.

Так многотрудные усилия западных идеологов и политических страте­гов – а Хантингтон был из их числа самым серьезным – привели к странной и нелепой «победе» в холодной войне, вслед за которой эти же люди увиде­ли ее плоды – хаос, бесконечную турбулентность, непредсказуемость, гло­бальные угрозы. С такой «победой» поздравлять не принято.

Никандров Алексей Всеволодович – кандидат политических наук, старший научный сотрудник кафедры философии политики и права философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

119991, Россия, Москва, Ломоносовский просп., д. 27, корп. 4.

Aleksey V. Nikandrov – Ph.D. in Political Sciences, Senior Research Fellow, Lomonosov Moscow State University.

119991, 27/4 Lomonosovsky prospect, Moscow, Russia.

bobbio71@mail.ru

Список литературы

1. 1. Баталов Э.Я. Американская политическая мысль ХХ века. М.: Прогресс-Тради­ция, 2014. 616 с.

2. 2. Горюнов В.П. Объективные основания синдрома конца истории // Научное мне­ние. 2012. № 10. С. 9–20.

3. 3. Делягин М.Г. Конец эпохи: осторожно, двери открываются! Т. 1. Общая теория глобализации. М.: ИПРОГ: Книжный мир, 2019. 832 с.

4. 4. Ельчанинов М.С. Основные концепции мирового порядка. Идеи и иллюзии на фоне эскалации глобального хаоса // Свободная мысль. 2023. № 6. С. 73–84.

5. 5. Кирсанов А.И. С. Хантингтон о «столкновении цивилизаций» в контексте гло­бальных трансформаций // Философия и общество. 2008. № 3. С. 32–43.

6. 6. Никандров А.В. Учение А.С. Панарина о глобальной нестабильности и современ­ный «полицентричный» неолиберальный мир // Философия политики и права. Ежегодник научных работ. Вып. 11. Миссия России в мировом сообществе XXI ве­ка. К 80-летию со дня рождения А.С. Панарина. М.: Издатель А.В. Воробьев, 2020. С. 182–203.

7. 7. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М.: Русский национальный фонд, 2000. 374 с.

8. 8. Панарин А.С. Православная цивилизация. М.: Институт русской цивилизации, 2014. 1248 с.

9. 9. Панарин И.Н. Информационная война и геополитика. М.: Поколение, 2006. 560 с.

10. 10. Расторгуев В.Н. Цивилизационный путь России: Избранные труды. М.: Изда­тель А.В. Воробьев, 2022. 444 с.

11. 11. Сафранчук И.А., Жорнист В.М., Несмашный А.Д. Гегемония и мировой поря­док: обзор концепции «сложной гегемонии» // Вестник международных органи­заций. 2021. Т. 16. № 1. С. 172–183.

12. 12. Тодд Э. После империи. Pax Americana – начало конца. М.: Международные от­ношения, 2004. 240 с.

13. 13. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 134–148.

14. 14. Фурсов А.И. Вперед, к победе! Русский успех в ретроспективе и перспективе. М.: Книжный мир, 2015. 385 с.

15. 15. Фурсов А.И. Демократия в системе капитализма: суть, фасад, демонтаж // Зна­ние. Понимание. Умение. 2013. № 4. С. 42–48.

16. 16. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2024. 640 с.

17. 17. Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: РОССПЭН, 2003. 368 с.

18. 18. Цуркан Е.Г., Погожина Н.Н., Щербакова Е.В. Конец истории: концепт или идео­логема // Философия и общество. 2023. № 2. С. 32–48.

19. 19. Huntington S.P. The United States // The Crisis of Democracy. Report on the Govern­ability of Democracies to the Trilateral Commission / Michel J. Crosier, Samuel P. Huntington, Joji Watanuki. N.Y.: New York University Press, 1975. P. 59–118.

20. 20. The Crisis of Democracy. Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission / Michel J. Crosier, Samuel P. Huntington, Joji Watanuki. N.Y.: New York University Press, 1975. 221 p.

References

1. 1. Batalov E.Ya. Amerikanskaya politicheskaya mysl’ XX veka. M.: Progress-Traditsiya, 2014. 616 s.

2. 2. Goryunov V.P. Ob’yektivnyye osnovaniya sindroma kontsa istorii // Nauchnoye mneniye. 2012. № 10. S. 9–20.

1. 3. Delyagin M.G. Konets epokhi: ostorozhno, dveri otkryvayutsya! T. 1. Obshchaya teoriya globalizatsii. M.: IPROG: Knizhnyy mir, 2019. 832 s.

2. 4. Yel’chaninov M.S. Osnovnyye kontseptsii mirovogo poryadka. Idei i illyuzii na fone eskalatsii global’nogo khaosa // Svobodnaya mysl’. 2023. № 6. S. 73–84.

3. 5. Kirsanov A.I. S. Khantington o «stolknovenii tsivilizatsiy» v kontekste global’nykh transformatsiy // Filosofiya i obshchestvo. 2008. № 3. S. 32–43.

4. 6. Nikandrov A.V. Ucheniye A.S. Panarina o global’noy nestabil’nosti i sovremennyy «politsentrichnyy» neoliberal’nyy mir // Filosofiya politiki i prava. Yezhegodnik nauch­nykh rabot. Vyp. 11. Missiya Rossii v mirovom soobshchestve XXI veka. K 80-letiyu so dnya rozhdeniya A.S. Panarina. M.: Izdatel’ A.V. Vorob’yev, 2020. S. 182–203.

5. 7. Panarin A.S. Iskusheniye globalizmom. M.: Russkiy natsional’nyy fond, 2000. 374 s.

6. 8. Panarin A.S. Pravoslavnaya tsivilizatsiya. M.: Institut russkoy tsivilizatsii, 2014. 1248 s.

7. 9. Panarin I.N. Informatsionnaya voyna i geopolitika. M.: Pokoleniye, 2006. 560 s.

8. 10. Rastorguyev V.N. Tsivilizatsionnyy put’ Rossii: Izbrannyye trudy. M.: Izdatel’ A.V. Vorob’yev, 2022. 444 s.

9. 11. Safranchuk I.A., Zhornist V.M., Nesmashnyy A.D. Gegemoniya i mirovoy poryadok: obzor kontseptsii «slozhnoy gegemonii» // Vestnik mezhdunarodnykh organizatsiy. 2021. T. 16. № 1. S. 172–183.

10. 12. Todd E. Posle imperii. Pax Americana – nachalo kontsa. M.: Mezhdunarodnyye otno-sheniya, 2004. 240 s.

11. 13. Fukuyama F. Konets istorii? // Voprosy filosofii. 1990. № 3. S. 134–148.

12. 14. Fursov A.I. Vpered, k pobede! Russkiy uspekh v retrospektive i perspektive. M.: Knizhnyy mir, 2015. 385 s.

13. 15. Fursov A.I. Demokratiya v sisteme kapitalizma: sut’, fasad, demontazh // Znaniye. Ponimaniye. Umeniye. 2013. № 4. S. 42–48.

14. 16. Khantington S. Stolknoveniye tsivilizatsiy. M.: AST, 2024. 640 s.

15. 17. Khantington S. Tret’ya volna. Demokratizatsiya v kontse XX veka. M.: ROSSPEN, 2003. 368 s.

16. 18. Tsurkan E.G., Pogozhina N.N., Shcherbakova E.V. Konets istorii: kontsept ili ideolo­gema // Filosofiya i obshchestvo. 2023. № 2. S. 32–48.

17. 19. Huntington S.P. The United States // The Crisis of Democracy. Report on the Govern­ability of Democracies to the Trilateral Commission / Michel J. Crosier, Samuel P. Huntington, Joji Watanuki. N.Y.: New York University Press, 1975. P. 59–118.

18. 20. The Crisis of Democracy. Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission / Michel J. Crosier, Samuel P. Huntington, Joji Watanuki. N.Y.: New York University Press, 1975. 221 p.