Заседание 2 (1 декабря 2020)

Ю.Д. Гранин

«Цивилизация» и цивилизационная эволюция России

Yuri D. Granin

“Civilization” and civilizational Evolution of Russia

В докладе анализируется проблема цивилизационной эволюции России на основе использования комплекса идей Ф. Броделя, П. Сорокина, Ш. Айзенштадта, К. Ясперса, других специалистов. Обсуждается содержание термина «цивилиза­ция». Цивилизация интерпретируется автором как социально-философская катего­рия для обозначения разнообразия культурно-исторических типов развития эконо­мически и политически связанных больших сообществ людей и/или их совокупностей (общностей), субъективно-символически интегрированных в отно­сительно единое целое посредством исторического и социального воображения, культурных смыслов, ценностей и норм, которые служат причиной, целью и осно­вой организации и функционирования этих общностей. Это определение конкрети­зируется путем раскрытия диалектики социальных, культурных, когнитивных и институциональных компонентов цивилизации на примере России в историче­ском диапазоне от Киевской Руси до современной РФ. Изучая становление и разви­тие Великого княжества Московского, Российской империи и СССР, автор приходит к выводу, что исторически эти политические формы имели несколько цивилизацион­ных воплощений: «православная цивилизация» Московского царства (XVI–XVII вв.), «цивилизационная псевдоморфоза» империи Романовых в XVIII и середине XIX ве­ка, «гибридная цивилизация модерного типа» России кануна Первой мировой войны и «советская цивилизация», представлявшая альтернативный Западу тип модерного развития. Современная Россия, безусловно, наследует ей, но не является целостным цивилизационным образованием. У нее нет не только объединяющей народы мета­идеологии, но и претензий, как у США, на глобальное доминирование. Скорее, она представляет собой цивилизационный гибрид, причудливо сочетая элементы архаи­ки, советского прошлого и западной современности.

Ключевые слова: государство, идеология, империи, модерн, модернизация, транс­цендентность, царство, цивилизация.

The report analyzes the problem of the civilizational evolution of Russia on the basis of the use of a set of ideas of F.A. Tolstoy. Brodel, P. Sorokin, S. Eisenstadt, K. Jaspers, and other specialists. The content of the term “civilization” is discussed. “Civilization” is interpreted

by the author as a socio-philosophical category to denote the diversity of cultural and his­torical types of development of economically and politically connected large communities of people and/or their aggregates (communities), subjectively and symbolically integrated into a relatively unified whole through historical and social imagination, cultural mean­ings, values and norms that serve as the cause, purpose and basis for the organization and functioning of these communities. This definition is concretized by revealing the dialectics of the relationship of social, cultural, cognitive and institutional components of “civiliza­tion” using the example of Russia in the historical range from Kievan Rus to the modern Russian Federation. The most important institutional factors in the formation and develop­ment of civilizations, their interaction and expansion over long distances were “universal States” – “kingdoms” and “empires”. Studying the formation and development of the Grand Duchy of Moscow, the Russian Empire and the USSR, the author comes to the conclusion that historically these political forms had several civilizational embodiments: the “Orthodox civilization” of the Moscow Kingdom (XVI–XVII centuries), the “civiliza­tional pseudo-morphosis” of the Romanov Empire in the XVIII and mid-XIX century, the “hybrid modern civilization” of Russia on the eve of the First World War, and the “Soviet civilization”, which represented an alternative type of modern (industrial and value-seman­tic) development to the West. Modern Russia, of course, inherits it. But it doesnʼt have a meta-ideology that unites peoples, and it doesnʼt have claims, like the United States, to global dominance. Rather, it is a civilizational hybrid, fancifully combining elements of the archaic, Soviet past and Western modernity.

Keywords: state, ideology, empires, modernity, modernization, transcendence, Kingdom, civilization.

Философско-методологические основания исследования

Автор придерживается восходящей к идеям классического марксизма современной версии социально-философского конструктивизма, интерпрети­рующего историю человечества не как поле дейст­вия неких безличных сил или систем, а как про­цесс совместной социально организованной деятельно­сти людей (объединенных в большие и малые сообщества), целостность и единство которого обеспечиваются «вплетенным» в него сознанием, фор­мирующим в том числе и «проективный (проектный) план» антропосоцио­культурного бытия людей не только с позиций «сущего», но и с точки зрения его «должного» состояния. Такой подход ни в коей мере не ставит под сомне­ние естественный характер человеческой истории или, иначе, идею ее само­организации: история «самоорганизуется» не потому, что она осуществляет­ся как-то вне и помимо целеполагающей деятель­ности людей, в разной мере «проектирующих» свои действия, а потому, что все исторические послед­ствия этих действий им знать не дано. На это обстоятельство, назвав его «хитростью мирового духа», обращал внимание еще Гегель.

Кроме того, история имеет нелинейный характер осуществления и реа­лизуется как многовекторное движение социального интегрирования субъ­ектов исторического действия: от простых сообществ ко все более много‐

численным и все более сложно (полити­чески, культурно и идеологически) интегрированным объединениям (сообществам) людей, наиболее крупные из которых могут быть определены как цивилизации.

Основные идеи и гипотезы цивилизационного дискурса

Понимание цивилизаций как сообществ, отличающихся от «культурных систем», предложил Питирим Сорокин, в 1966 г. давший классический кри­тический анализ культурно-исторической школы цивилизационных иссле­дований и одновременно предложивший собственный подход к изучению цивилизаций. К тому времени усилиями А. Тойнби, П. Сорокина и А. Кре­бера уже было создано Международное общество по сравнительному изуче­нию цивилизаций, первое заседание которого в 1961 г. прошло в Зальцбурге под председательством А. Тойнби и П. Сорокина. Но консенсус между ис­следователями так и не был достигнут.

Любопытно, что, анализируя современные ему концепции цивилизаций в статье «Социологические теории современности» (1966), Сорокин не обратил внимания на работы Фернана Броделя, предложившего идею «тем­поральности истории». В соответствии с его разделением исторического процесса на малоподвижную «геоисторию», «историю вековых трендов» (конъюнктурное время) и «событийную историю» Бродель соотнес цивили­зации с «временем большой длительности» («la longue durée»). И определял их как наиболее стойкие из человеческих ассоциаций, полагая, что жизнь цивилизаций является самой долгой из всех исторических структур. На­столько долгой, что, апеллируя к долговременным ментальным структурам, лежащим, по его мнению, в основе ценностных оснований цивилизаций (религиозным верованиям, отношениям к смерти, работе, удовольствиям и семейной жизни), он утверждал, что даже социально-экономические и по­литические перевороты и катаклизмы, смена правящих классов не меняют принципиально характер продолжающегося развития «страны-цивилиза­ции», погруженной в «большую длительность». В этом контексте он считал, например, что и французская, и русская революции не сумели переломить ни судьбу французской, ни судьбу русской цивилизации – цивилизационные традиции «переваривают» социальные перевороты (см. прим. 1).

Думаю, что гипотеза о неизменности цивилизации, о долговременности (чуть ли не вечности) составляющих ее «ментальных структур» (напоминаю­щих архетипы “коллективного бессознательного” К. Юнга), практическим воплощением которых являются культурные традиции, не достаточно обос­нована. Если история есть процесс становящегося и ставшего, в котором цивилизации воплощают ставшее и устойчивое (устойчивые исторические структуры), то разве они, в свою очередь, лишены становления и развития?

На мой взгляд, ответ очевиден: невзирая на то, что цивилизации пред­ставляют собой долговременные образования, они, как и любые иные исто­рические структуры, отнюдь не лишены становления и развития. Какие факторы являются их источником?

Наиболее убедительный ответ на этот вопрос дал американо-израильский ученый Шмуэль Айзенштадт, который, оттолкнувшись от идей К. Ясперса, переосмысливает осевое время в социально-философском ключе, интерпре­тируя его «как серию революций» в сфере идей и их институциональных оснований. Тем самым источником появления и изменения осевых цивилиза­ций, доказывал Айзенштадт, является (составившее основу «нового онтоло­гического мировоззрения») «духовно-интеллектуальное напряжение» между «трансцендентным и мирским порядками», с одной стороны, и «трансцен­дентальным и мирским порядками» – с другой (см. прим. 2).

Важно иметь в виду, что трансцендентальный порядок продуцировался не только адептами новых религиозных идеологий (священнослужителями и пророками), но и носителями новых космологических представлений, воз­никших в новых сферах знания (в частности, метафизиками (философами) и физиками). То есть относительно новы­ми социальными группами, преиму­щественно интеллектуальными элита­ми, определявшими модели уже не толь­ко религиозного, а, как пишет Айзенштадт, более высокого морального и мета­физического порядка, которые, в свою очередь, повлекли за собой радикаль­ные перестройки идеологической, политической и социальной сфер жизни.

В частности, политический по­рядок, являвшийся основным воплоще­нием или остовом мирского поряд­ка, стал восприниматься как «подчинен­ный трансцендентальному идеалу», и, значит, требовалось привести его в соответствие с предписаниями по­следнего. Впоследствии, уже в Новое время, этот идеал, продуцируемый интеллектуальными элитами Европы, обрел форму концептуально-научно выраженных и секуляризированных проектных утопий с универсалистской ориентацией – о новом (правовом, демократическом, национальном, социальном и т.д.) государстве и новом (социалистическом, коммунистическом и др.) обществе. А его разработчики и носители, противостоящие прежним политическим элитам, стали ядром движений протеста, обычно завершающихся модернизациями и сопутству­ющими им революциями XVII–XX столетий.

Так, на волне идеи многовекторного развития истории, воплощенного в разнообразии множества цивилизаций, в концепции Айзенштадта осуще­ствился переход к новой теории модернизации и новой теории революций. Прежним трактовкам модернизации как прямого переноса (трансфера) мо­делей европейского развития «периферийными обществами» Айзенштадт противопоставил многофакторную концепцию конвергенции институцио­нальных и духовных структур этих обществ с современностью, предпола‐

гающую сохранение их цивилизационной специфики. В значительной сте­пени эта концепция стала результатом эмпирического обобщения ряда исто­рических попыток модернизации стран «второго эшелона» развития, в том числе и России. Фактически это означало концептуальное обоснование многовариантности исторического движения по пути к современности. Предложение и проведение модернизации – своего рода вызов основанным на «больших» и «малых» традициях (народных и элитарных культурах) сложным обществам, на который разные социальные группы дают разные ответы. Поэтому модернизация, подчеркивает Айзенштадт, всегда связана с движениями протеста, принимавшими в ряде случаев характер револю­ций. Революция как фактор цивилизационной эволюции [1] – эта концеп­туальная новация Айзенштадта по ряду причин оказалась недооцененной в цивилизационном дискурсе конца ХХ столетия.

К сожалению, ограниченность времени не позволяет более подробно представить ключевые идеи и гипотезы цивилизационного дискурса второй половины XX – начала XXI в. Но в ходе дальнейшего изложения автор бу­дет опираться на идеи и гипотезы предшественников, на основе которых он предлагает собственное понимание концепта «цивилизация», источников возникновения и смены цивилизационных форм (моделей) развития древней, царской, Cоветской и современной России (см. прим. 3).

В числе наиболее значимых идей и гипотез, используемых автором:

– восходящая к Ф. Броделю идея о продуктивности многоаспектного изучения цивилизаций в качестве сложных исторических структур;

– мысль о необходимости различения цивилизаций и культур (культур­ных систем), в ходе которого цивилизации понимаются как крупные сооб­щества (П. Сорокин), воплощающие, добавлю, разные культурно-историче­ские типы развития;

– комплекс гипотез Ш. Айзенштадта о факторах трансформации ци­вилизаций (т.е. модернизаций и революций), интерпретируемых в контексте восходящей к концепции Тойнби идее вызовов и ответов;

– продуктивность идеи «культурного ядра» (П. Сорокин) цивилизаций и гипотезы Н.И. Лапина о том, что цивилизации есть в том числе и «про­цессуально-текучая структура социокультурных отношений между многими индивидами на основе их идентификации с ядром культуры»;

– понимание «текучести» и релятивности цивилизационных идентич­ностей (постоянно находящихся в процессе «переопределения») в качестве индивидуальных и групповых конструктов – вербализованных результатов отнесения к «воображенным общностям» (Б. Андерсон), каковыми, пола­гаю, являются и цивилизации;

– и в этой связи важность идеи о значимости социальных (политиче­ских и др.) институтов и систем коммуникаций как факторов интегрирова­ния цивилизаций в относительно единое целое.

Имея в виду эти гипотезы и идеи, а также ранее высказанное мною предположение о том, что цивилизации в качестве культурно-исторических типов развития воплотили и воплощают потенциал разных возможностей и путей эволюции человечества в прошлом и обозримом будущем [4], мож­но сформулировать предельно общее определение термина «цивилизация», опирающееся на предпосланное ему понимание процессуальности и вариа­тивности антропосоциокультурной формы бытия универсума, позволяющее выделить в содержании термина «цивилизация» аспекты становления и рас­пространения фиксируемой им реальности.

Цивилизация и ее структурные компоненты

Учитывая сказанное, цивилизация может быть определена как соци­ально-историческая категория для обозначения разнообразия культурно-исторических типов развития экономически и политически связанных больших сообществ людей и/или их совокупностей (общностей), субъек­тивно-символически интегрированных в относительно единое целое по­средством исторического и социального воображения, культурных смыслов, ценностей и норм, которые служат причиной, целью и основой организации и функционирования этих общностей. Это определение требует конкретиза­ции в плане раскрытия диалектики взаимосвязи социальных, культурных, когнитивных и институциональных компонентов цивилизации как процесса и как состояния.

В качестве больших и достаточно сложных социальных общностей и сообществ цивилизации не следует отождествлять с культурами, но мож­но, подчеркивая их культурную и этническую разноликость, полагать на­личие «центрального ядра» цивилизации – «основного народа» и «доми­нантной (ядерной) культуры», состоящей из культурных смыслов, ценно­стей и норм совместного проживания. Поскольку в большинстве случаев территория распространения цивилизации включает в себя не один, а несколько различных в культурном плане народов (этносов), постольку необходимым условием устойчивости цивилизации является метаидеоло­гия – разделяемые большинством, но в разной степени систематизирован­ные и обоснованные сакральные и светские представления и идеи, форми­рующие картину мира (природного и социального) как упорядоченной це­лостности, соответствующие ей и господствующим практикам смыслы, ценности и нормы жизни. Картина мира в функции базовой идеологической «матрицы» выступает формой санкционирования цивилизации как наилуч‐

шего политического, социального и иного порядка жизни, формирует, не устраняя различий интересов и воззрений (а значит, идеологического плю­рализма), общее всем видение своего места в истории, представление об общности исторической судьбы и совместного проживания разных социаль­ных групп и народов в одном государстве.

В границах этой картины мира важную роль играет социоисторическая топология – совокупность концептуально оформленных сакральных и свет­ских представлений и идей о месте цивилизации (территориально большого и этнически многообразного сообщества людей) на «шкале истории», кото­рая соотносит государственное строительство этого сообщества, его соци­альные предпочтения и официальную (ядерную) культуру и стиль жизни с предполагаемым трансцендентным назначением человечества. Эта са­кральная (трансцендентная) вертикаль в глазах всех членов и приверженцев данной цивилизации делает из ее «ядровых» народов (китайцев, эллинов, арабов, англосаксов, русских и др.) «основное человечество», а из населен­ного ими ареала – «основную землю» ойкумены (см. прим. 4).

Будучи отрефлексированной властными элитами, эта интенция массо­вого сознания трансформируется в так называемые геополитические (во многом сакральные) панидеи – дискурсивно оформленные и ценностно зна­чимые представления о центральном (вселенском) положении «своей» ци­вилизации на карте ментальной географии (см. прим. 5).

Последняя создается с помощью «исторического воображения», форми­руемого элитами в пространстве «большой традиции» и основанного на фундаментальном идентификационном отличии «себя» от «других» («иных»), помещаемых на географическую и культурную «периферию», а потому почти всегда интерпретируемых в качестве «дикарей» или «варва­ров». Созданные таким образом «ментальные карты» географического про­странства цивилизаций не всегда совпадают с их государственными граница­ми, в значительной мере являясь картографическими иллюзиями с характер­ными для них представлениями о культурных «центрах» и «периферии». Культурный «центр», первоначально выделенный в древних цивилизациях на основе мифологических преданий, позже и по мере снятия напряжения между «трансцендентным и мирскими порядками» в актах философской и религиозной рефлексии в цивилизациях осевого времени приобретает все более отчетливые очертания в процессе формирования линейно выстроен­ной «идеи истории», имевшей сначала «священный», а затем и «светский» характер. Под ее влиянием уже в Новое время в Европе и на новых – науч­ных – основаниях утверждается различие и превосходство цивилизованных народов и государств. Культурный «центр» и «варварская периферия» – только в пределах этой оппозиции в XVIII–XIX столетиях термин «цивили­зация» обретает научный смысл в качестве инструмента, маскирующего ори‐

енталистское превосходство экономических, политических и иных форм жизнедеятельности и развития стран Запада над формами жизни народов востока и юга планеты.

Впрочем, цивилизация имеет и «экономическое измерение», связанное с исторически сложившимися на ее территориях экономическими укладами и господствующим способом производства материальных благ, выбор и ис­пользование которых были обусловлены «большой» (высокой) и «малой» (народной) культурными традициями. Кроме того, цивилизация – это не только «оплотневшая» в центральном ядре, кристаллизовавшаяся в эконо­мических и иных практиках метакультура и корреспондирующая с ней ме­таидеология, «осевшая» в некоторых долговременных ценностях и мысли­тельных парадигмах, но и некое социокультурное целое, образованное со­единением «культурного ядра» со многими социальными институтами и закрепленное ими. Самым важным из таких институтов является государ­ство, которое, будучи одновременно отделенным от основной части обще­ства системой власти, в свою очередь, оказывается политической формой организации и распространения входящих в цивилизацию локальных соци­умов и, как правило, всей цивилизации.

Наиболее успешной государственной формой и фактором распространения цивилизации на большие расстояния во многих регионах исторически оказыва­лись царства и империи, которые, вслед за Тойнби, лучше называть универсаль­ными государствами. Хотя понятно, что цивилизации в качестве социокультур­ных типов развития очень часто перешагивали и перешагивают многие государ­ственные и географические границы, в ряде случаев оказываясь для народов иной цивилизационной принадлежности образцом и моделью развития. В дан­ном случае под цивилизационной моделью понимаются формы и институты по­литического, экономического, социального и культурно-духовного развития, самостоятельно выработанные народами (группой народов), заимствованные ими или навязанные им в процессе колонизаций и завоеваний. Их наличие и рас­пространение, повторим, оказывалось важным фактором мировой динамики, формируя сменяющие друг друга центры международного развития – места во­енного, социально-экономического и культурного доминирования в пределах нескольких географических регионов одной из локальных цивилизаций, полити­ческой формой существования которых в большинстве случаев была империя.

Это сейчас империя и соответствующие ей реалии воспринимаются как нечто регрессивное. Однако на протяжении многих столетий до и после но­вой эры имперская политическая форма в ряде случаев несла в себе позитив­ный культурно-исторический смысл, утверждая в «колониях» и «провинци­ях» единую для всех государственную политическую идеологию и единые законы совместного проживания миллионов этнически и религиозно разных людей. Кроме того, «империум» как принцип политической организации

представлял (и представляет) собой «открытый политический порядок» [6], оказывавшийся не только удобным средством сосуществования лингвисти­чески и культурно разных элит и населения имперских территорий, но и фактором их интеграции в «надэтническую целостность». Правда, этот процесс социокультурного и политического интегрирования никогда и нигде не был завершен. Полиэтничность и мультикультурность империй, полити­ческий сепаратизм элит подвластных им территорий таили в себе историче­скую возможность их распада на более однородные в этнокультурном отно­шении политические образования. Однако эти универсальные государства прокладывали новые торговые пути, строили дороги и, делегируя часть сво­ей власти на «периферию», создавали (через институты образования и предоставления прав гражданства) «универсальный правящий класс», це­ментирующий имперское «культурное ядро» и вырабатывающий проекты не только политической, но и культурной экспансии на значительные расстоя­ния. Так, параллельно или сменяя друг друга, на просторах Евразии фор­мировались и развивались китайская, эллино-македонская, римская, арабо-мусульманская, западноевропейская и выросшая из нее евро-атлантическая цивилизации, соответствующие им «полюсы» регионального и межрегио­нального развития, которые, объявляя соседей варварами, естественным об­разом считали себя центрами окружающего мира и, формируя глобальные стратегии, попеременно претендовали на мировое господство.

Как известно, в борьбе за мировое господство победа досталась Европе, на территории которой сформировалась modernity (современность) – «циви­лизация Нового времени» (Ш. Айзенштадт), воплотившая наилучшую (капиталистическую) хозяйственную систему и одновременно передовой  тип общественного (экономического, социального и политического) разви­тия и тип общества, выступившие для государств и народов иной цивилиза­ционной принадлежности в качестве модели и образца существования. С Россией все обстояло сложнее. Она прошла сложный путь цивилизацион­ной эволюции, в значительной степени сохранив свою самобытность. Разу­меется, трансфер знаний, техники и технологий, произведений искусства, религиозных и светских идей и идеологий, норм и образцов экономической, политической и социальной жизни всегда шел в Россию и с Востока, и с Запада. Но в каждом случае имела место сложная конвергенция тради­ционных институциональных и духовных структур страны с «образцами» внешних влияний, оцениваемых и переживаемых в диапазоне от «варвар­ства» и «инаковости» до «современности». При этом сама современность для многих стран ни прежде, ни теперь не была «единственной» и «одно­родной». Всегда имел место эффект «переплетенных модерностей», кото­рый играет важную роль в аспекте объяснения цивилизационной динамики нашей страны по мере ее движения к «современности».

На карте ментальной географии, формируемой с помощью историче­ского воображения и оценки форм и способов жизни ближних и дальних соседей, «современность» располагается за границами цивилизации. Но переживается в модусе чаемого будущего, несводимого лишь к уже явлен­ным где-то и кем-то прогрессивным формам жизни, включает и проектив­ный трансцендентный план бытия – отрицающую и традицию, и наличную современность утопию, выраженную в литературных и научных формах. В России в XIX в., например, появляются заимствованные идеи рынка и либерализма, с одной стороны, и грядущего социализма – с другой. И им­манентная, и трансцендентная современность дискурсивно противостоят друг другу, увеличивая в пространстве цивилизации онтологическое напря­жение между социальными группами, но всегда оцениваются ими (хотя и с разным знаком) как вызов стране, сопровождаемый когнитивным дис­сонансом и чувством, получившим в социологической литературе название ressentiment (чувство ненависти, злобы и обиды). Из этого психологическо­го состояния («невыносимой несовместимости») удивительным образом вырастали и вырастают противоположные социально-психологические по­следствия – созидательный импульс, с одной стороны, и аномия – с другой. В обоих случаях происходит трансформация ценностной шкалы цивилиза­ции – переоценка ее ценностей, но с разным знаком. Идет изменение ценностно-смыслового ядра цивилизации, вектор которого определяется в том числе и реальными ограничениями развития страны.

Объективные и субъективные ограничения развития России следует учитывать, обсуждая исторические особенности ее цивилизационной эво­люции: появление и смену на ее территории нескольких цивилизационных типов развития как результат регулярного процесса ответов на внешние и внутренние вызовы. Эскизно этот процесс можно представить следую­щим образом.

Цивилизационная эволюция России

Первый вызов, который испытала Россия, – природный. По мнению Ключевского, она не могла из-за суровости природы развивать интенсивное хозяйствование и пошла по экстенсивному пути расширению земли, единственно возможному для традиционных обществ. Но вектор и характер этого расширения начиная с Х в. были заданы месторазвитием страны, из­начально находившейся между тюркскими каганатами, западнохристи­анской Франкской империей Карла Великого и Византией, инерцией инсти­тутов архаики и социокультурными особенностями многочисленных пле­мен, проживавших на территории Древней Руси. Расположенная на водном пути «из варяг в греки» Древняя Русь – это «королевство городов» (Гарда‐

рики, как называли ее скандинавские наемники – варяги) – фактически представляла собой «лимитроф» – пограничный пояс между странами раз­ной цивилизационной принадлежности. После официального принятия хри­стианства «от ромеев» и крещения в 988 г. князем Владимиром в водах Дне­пра киевских людей силой огня и меча, породившей, в частности, в Новго­роде, Ростове, Муроме и ряде других мест массовое сопротивление славян-язычников, появляется экономически и культурно сильное Киевское княже­ство, политический строй которого мало отличался от современных ему го­сударств западнохристианской Европы. Как отмечает Ф. Бродель, «тогдаш­ние русские города были настоящими западными городами. Киевская Русь веками славилась именно блеском своих городов, символизировавших мате­риальное благополучие страны: в этом плане между западом и востоком Европы не наблюдалось никакого отставания, никакого разрыва» [6, с. 504]. Более того, обладая принятыми в то время демократическими институтами правления (вече), которые распространялись на прилегающие к ним сель­ские территории, первые русские города были «открытыми» городами, в этом похожими на города Античности. Правда, Киевское княжество отли­чалось от современных ему королевств большими размерами и заимство­ванной у степняков «лествичной» формой наследования удельных княже­ских престолов, которая уже с середины XI в. провоцировала распад отно­сительно единого государства на отдельные родовые княжества.

Была ли Киевская Русь особой локальной цивилизацией? Скудость ис­торических источников не позволяет сделать однозначный вывод о степени культурной интегрированности населявших ее народов, удельном весе «вар­варства» в общем составе населения и характере правовой регуляции между социальными группами. Заимствуя у греков христианскую веру, Русь «ви­зантийским правом не прельстилась» [2, с. 46]. Конечно, абстракция хри­стианского Бога содержала в себе культурно‑символический интегративный потенциал, позволивший значительно продвинуться по пути построения го­сударства и создававший задел для будущего развития. Но само православие прижилось на Руси в его «русском изводе» – превалирование принципа благодати над законом (митрополит Илларион, XI в.) – и в качестве объеди­няющей всех религиозной метаидеологии в XI–XII вв. еще не стало доми­нантой развития. Хотя уже отделило Византию и Русь – «схизматиков» – от западноевропейского христианского мира. Последний тоже еще не пред­ставлял цивилизационного целого, но активно (в лице Польши, Литвы и германских рыцарских орденов) в начале XIII в. заявлял претензии на ис­торически русские земли. А с Востока на них надвигалась «кочевая импе­рия» Чингиз-Хана, двухсотлетнее властвование улусов которой на русских землях разрушило протоцивилизацию Киевской Руси.

К сожалению, я не могу подробно остановиться на этом моменте нашей истории, завершившемся созданием особой цивилизационной формы разви­тия уже во времена Московской Руси. Имея в качестве метаидеологии право­славие с политическими претензиями вселенского характера («Москва – тре­тий Рим, а четвертому не бывать»), Великое княжество Московское за време­на византийского влияния и господства Золотой Оды инкорпорировало в свой состав идеи политического исихазма, самодержавия и деспотические формы правления, легитимизировало вседозволенность власти, ограничив в правах (в разной степени) все сословия. Вместе с ними образовывалось и «культурное ядро» нового царства: в пространстве «большой традиции» формировалась впитавшая идеи византийского платонизма и гуманизма и вместе с тем обосновавшая права Ивана III и его потомков на земли Вели­кого княжества Литовского русская книжность, религиозная литература и иконопись. Вместе с тем культурное движение в Великом княжестве Мо­сковском сопровождалось упрочением государственно-общинного (потестар­ного) способа производства с характерным для последнего отсутствием част­ной собственности на землю и формированием служилой бюрократии, управляемой из одного центра. В то время как в Западной Европе начинает утверждаться западная «современность» (modernity), на ее восточных окраи­нах возникает основанная на традициях православная цивилизация, полити­чески оформленная в Московское царство, осознающее себя «наследником Рима», «центром православного мира» на воображаемой карте ментальной географии и имеющее претензии вселенского масштаба.

Поскольку исторически эта цивилизация оказалась отрезанной от мор­ских коммуникаций, ее географически и политически вынужденная экспан­сия уже в XVI столетии осуществлялась в двух направлениях: к Уралу и за Урал (колонизация Сибири) и на Запад. Начавшись еще при Иване III, ли­вонские войны были продолжены Иваном Грозным, и завершились для страны наступлением Смутного времени. Анализируя этот период, А. Тойн­би писал: «Временное присутствие польского гарнизона в Москве и посто­янное присутствие шведской армии на берегах Нарвы и Невы глубоко трав­мировало русских, и этот внутренний шок подтолкнул их к практическим действиям, что выразилось в процессе “вестернизации”, которую возглавил Петр Великий» [12, с. 147].

Разумеется, интерпретация Тойнби реформ Петра в качестве начала ве­стернизации России приятна русскому уху, но не соответствует действи­тельности. Попытки «европеизировать» страну начались гораздо раньше. Уже со времен Ивана IV существовало регулярное профессиональное войско (стрелецкие полки), вооруженное современным пороховым оружием, малы­ми тиражами печатались светские книги разных жанров (сатирические и ав­тобиографические повести, силлабическая поэзия, драматургия), издавались

исторические сочинения, возникала светская живопись, в XVII в. при цар­ском дворе появился театр – формировалось «культурное ядро» новой право­славной цивилизации, которое позже будет названо русским барокко.

Отмечая во многом заимствованный характер этого культурного явле­ния, некоторые исследователи квалифицируют его появление как свидетель­ство «интеллектуального выбора» страны в пользу «европейской учености». Но эта «ученость» была явлена стране в ее, так сказать, провинциальном из­воде: культурный трансфер в Россию шел через Польшу и Украину, а потому не был связан с модернизацией. Речь шла об усвоении церковнославянской греческой учености. Обращение к последней началось в период церковных реформ патриарха Никона, завершившихся религиозным расколом, дефор­мировавшим ценностно-смысловое ядро православной цивилизации. По­следнее никогда не было однородным. Но оно по крайней мере до второй по­ловины XVII в. было единым в срезе религиозных оснований. Хотя масшта­бы этого ценностно-смыслового ядра были невелики. Географически они ограничивались территориями распространения великорусского этноса, а со­циально – пространствами использования разговорного старорусского языка и доминированием церковнославянского языка в богослужении и письмен­ной речи, понятного, прежде всего, духовенству. Остальные сословия в раз­ной степени были приобщены к «высокой культуре»: в большей степени знать и высшее дворянство, в меньшей – дворянство служивое и «низшее» (провинциальное), купечество и формирующееся городское мещанство. Не­смотря на расширение границ царства на Восток, развитие промышленности на Урале, господствующим продолжал оставаться государственно-общинный способ производства, главной производительной силой которого было негра­мотное многомиллионное крепостное крестьянство. И все это вместе созда­вало колоссальное антропологическое препятствие для реформирования страны. В процессе заимствований возникал уже отмеченный выше ressenti­ment, провоцировавший распад системы устоявшихся ценностей и норм, с одной стороны, и использование прежней ценностной иерархии для транс­формации нововведений по старым образцам – с другой. И в том и в другом случае происходило размывание ценностно-смыслового ядра цивилизации. Поэтому все попытки «европеизации» России XVII–XVIII столетий были по­верхностными и, как правило, имели имитационный характер.

Имитация и формализм – частые «родимые пятна» реформирования страны, не изжитые ею до сего дня. Собственно, Петр I начал именно с это­го – с перемены платья и бритья бород. Но он, и это важно, не собирался ре­формировать всю Россию по европейским лекалам, вплоть до конца жизни у него, как отмечал Ключевский, даже не было сколь-либо продуманного плана действий [7, с. 191]. Относясь к Западу с недоверием, он заимствовал из багажа modernity лишь одно «политическое изобретение» – структуры

госуправления «камералистского государства»: десять по-шведски устроен­ных коллегий и Сенат, в которых при его жизни процветали ожесточенные раздоры и казнокрадство. Кроме них были заимствованы формы организа­ции промышленного производства (мануфактуры), армии, флота и, что очень важно, – модерная форма организации научной деятельности и об­разования – Российская академия наук и художеств. Но намерений у Петра и его приемников (за исключением Александра I) провести социальную и политическую модернизацию империи не было.

Реформы ограничились «европеизацией» российского дворянства и фор­мированием космополитичной имперской правящей элиты из иноверных иноземцев – «универсального правящего класса». Тем самым, несмотря на появление газет, журналов и Московского университета, разрыв между рус­ской народной культурой (не говоря уже о десятках других) и высокой культурой правящего слоя к концу XVIII столетия был не сокращен, а увели­чен. Да и сама представленная в столичных салонах так называемая высокая культура знати была лингвистически гетерогенной, являя собой смешение языков: «французского с нижегородским». А действительно свободных лю­дей в России фактически не было. «Вместо всех пышных разделе­ний свобод­ного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я, – писал в 1802 г. в “Отрывке о Комиссии Уложе­ния” Сперанский, – нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые являются свободными только в отношении ко вторым, действительно же сво­бодных людей в России нет, кроме нищих и философов» [11, с. 43].

Цивилизационная модель, по которой жила империя весь XVIII в., фактически, если воспользоваться термином Шпенглера, представляла собой «псевдоморфозу» – причудливое сочетание европейских форм жиз­ни с неевропейским смысловым и ценностным содержанием, влагаемым в эти формы плохо образованным чиновничеством, духовенством, го­родским мещанством, купечеством и мелкопоместным дворянством. Была ли эта «классическая» для многих стран «второго эшелона» развития псевдоморфозная модель социокультурной эволюции органичной для царской России? По-видимому. В любом случае многомиллионные разно­языкие, поликонфессиональные и неграмотные народы России находи­лись вне ее центрального «культурного ядра»: их самосознание строилось на основе многочисленных архаичных местных и региональных (этниче­ских) идентификаций, а само русское «культурное ядро» только начинало формироваться в первой половине XIX столетия по мере осознания Рома­новыми себя «великороссами» и под влиянием исторических сочинений (Татищев, Карамзин), деятельности славянофилов, русского литературно­го языка и литературы, журнального дела и системы светского начального и высшего образования.

Эти и многие другие культурные инновации уже к середине столетия могли бы довольно быстро и значительно изменить интеллектуальный облик России, если бы задуманные М.М. Сперанским реформы были осуществле­ны. Но они были приостановлены запиской Н.М. Карамзина «О древней и новой России». А события 25 декабря 1825-го и восстание 1831 г., в ходе которого польский сейм детронизировал Николая I, окончательно похорони­ли надежды на политические реформы, трансформировав европейскую идею национализма, теснейшим образом связанную с идеей формирования демо­кратических структур принятия политических решений, в доктрину «офици­альной народности», признававшую деспотию и рабство атрибутами право­славной России. «Приняв химеры ограничения власти мо­нарха, – писал ми­нистр образования граф С.С. Уваров, – равенства прав всех сословий, национального представительства на европейский манер, мнимоконституци­онной формы правления, колосс не протянет и двух недель, более того, он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены».

Разумеется, этого не случилось и спустя полвека. Но к середине XIX столетия в стране сложилась своеобразная великорусская государствен­ная идеология, дополненная идеями великой державы и миссией панславиз­ма. Собственно модернизация начинается в России с реформ Александра II, который ввел общедоступность и внесословность начального образования, самоуправление университетов и многое другое. Именно тогда Запад стано­вится для России образцом развития, идея приблизиться к нему – догоняю­щей моделью модернизации, индустриализацией, капитализмом – целью, которую надо выполнить.

В начале ХХ в. эта цель была достигнута: Россия твердо стала на путь капиталистического развития, сопровождавшегося появлением но­вой социально-классовой структуры общества, нового специфичного для России социального слоя – «революционной интеллигенции». Тогда же, к концу XIX – началу ХХ в. завершается формирование «культурного ядра» новой российской цивилизации модерного типа, давшей миру вели­кую русскую поэзию и прозу, великую музыку и живопись, великую нау­ку, архитектуру и балет. Но поскольку многомиллионное русское и «ино­родческое» крестьянство, практикующее архаические формы жизни и мысли, составляло подавляющее большинство населения империи, эта цивилизация имела гибридный характер. Она двигалась навстречу «большой Европе» [9]. Но ее ценностно-смысловое ядро не было одно­родным, а включало в проективный трансцендентный план бытия соци­ально-политическую утопию, не сводимую лишь к уже явленным Запа­дом «прогрессивным» формам жизни, а предполагающую выход за их пределы, в пространство «другого модерна», выраженного многоликим художественным авангардом и политическим футуризмом.

Последний в лице большевиков, эсеров и анархистов предлагал безжа­лостно уничтожить эксплуатацию, частную собственность, классы и буржу­азное государство, мешающие народам обрести «новый мир». «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир по­строим…» – с этим кредо большевиков (и не их одних) были солидарны не только представители литературного, театрального и художнического аван­гарда, но и многомиллионные массы рабочих и крестьян. С их согласия и благодаря их поддержке Россия открыла эпоху «альтернативного модер­на» и «альтернативной истории», реализуя новый тип цивилизационного развития с новыми и, как теперь ясно, невыполнимыми, но восходящими к идеалам Просвещения задачами: воспитания «нового человека» и по­строения новой исторической общности – «советского народа». На облом­ках царской империи возникла империя нового типа – советская империя «положительной деятельности» [8], которой за короткое время удалось создать новую, советскую цивилизацию, основанную на административно-командной государственной экономике и однопартийной системе, но с принципиально новым ценностно-смысловым каркасом [5].

Заключение

Судьба этой цивилизации, распространившей свое влияние далеко за пределы СССР, с ее панидеей глобального превосходства и метаидеологией построения коммунизма, известна. Современная Россия, безусловно, насле­дует ей. Но у нее нет не только объединяющей народы политической и рели­гиозной метаидеологии, но и претензий, как у США, на глобальное домини­рование. Скорее, она, как и в начале XX в., представляет собой цивилизаци­онный гибрид, причудливо сочетая элементы архаики, советского прошлого и западной «современности». Необходим проект цивилизационного развития России – формирования ее нового ценностно-смыслового ядра. В настоящее время оно ориентировано в прошлое – там в великих победах наша страна ищет (и находит!) оправдание своего нынешнего положения, своей суверен­ной демократии и другой цивилизационной специфики. Но в карете прошло­го далеко не уедешь. Нужен идеологически выраженный прорыв в будущее – футуризм, способный мобилизовать население на реализацию утопии: по­строение нового государства и нового общества – общества свободы, ответ­ственности, солидарности, справедливости и реального гуманизма. Такого общества нет нигде. Но это не значит, что к нему не стоит стремиться.

Гранин Юрий Дмитриевич – доктор философских наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института философии РАН.

109240, Россия, Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1.

Yury D. Granin – Sc.D. in Philosophy, Leading research fellow, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences.

109240, 12/1 Goncharnaya str., Moscow, Russia.

maily-granin@mail.ru

Список литературы

1. Айзенштадт Ш.Н. Конструктивные особенности великих революций: культу­ра, социальная структура, история и человеческая деятельность // Альманах THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. Весна, 93. М.: Начала-Пресс, С. 174–189.

2. Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? 2‑е изд., испр. и доп. М.: Новое издательство, 2008. 396 с.

3. Бродель Ф. Грамматика цивилизаций / Пер. с франц. Б.А. Ситникова. М.: Весь мир, 2008. 547 с.

4. Гранин Ю.Д. Государство модерна. Национальный и социальный векторы эво­люции. М.: Академический проект, 2021. С. 29–65.

5. Гранин Ю.Д. Цивилизационная специфика Советской и современной России // European Journal of Philosophical Research. 2019. 6 (1). С. 40–53.

6. Ильин М.В. Patrimonium et imperium: метаморфозы двух прототипических порядков в зеркале эволюционной морфологии. Ч. 2 // ПОЛИТЭКС. 2015. № 1. С. 5–24.

7. Ключевский В.О. Курс русской истории. Соч.: в 9 т. Т. IV. М.: Мысль, 1989. 398 с.

8. Ливен Доминик. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М.: Европа, 2007. 320 с.

9. Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. СПб.: Дм. Бу­ланин, 2014–2015. 896+912+992 с.

10. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика / Пер. с англ., вступит. ст. и коммент. В.В. Сапова. М.: Астрель, 2006. 1176 с.

11. Сперанский М.М. Проекты и записки. М.; Л.: ТЕРРА, 1961. 656 с.

12. Тойнби А. Дж. Постижение истории. Сборник / Пер. с англ.; сост. А.П. Огурцов; вступит. ст. В.И. Уколовой; закл. ст. Е.Б. Рашковского. М.: Прогресс, 1991. 736 с.

13. Ясперс К. Смысл и назначение истории / Пер. с нем. М.: Политиздат, 1991. 527 с.

References

1. Ajzenshtadt Sh.N. Konstruktivnye osobennosti velikih revolyucij: kulʼtura, socialʼnaya struktura, istoriya i chelovecheskaya deyatelʼnostʼ // Alʼmanah THESIS. Teoriya i istoriya ekonomicheskih i socialʼnyh institutov i sistem. Vesna, 93. M.: Nachala-Press, S. 174–189.

2. Ahiezer A., Klyamkin I., YAkovenko I. Istoriya Rossii: konec ili novoe nachalo? 2‑e izd., ispr. i dop. M.: Novoe izdatelʼstvo, 2008. 396 s.

3. Brodelʼ F. Grammatika civilizacij / Per. s franc. B.A. Sitnikova. M.: Vesʼ mir, 2008. 547 s.

4. Granin Yu.D. Gosudarstvo moderna. Nacionalʼnyj i socialʼnyj vektory evolyucii. M.: Akademicheskij proekt, 2021. S. 29–65.

5. Granin Yu.D. Civilizacionnaya specifika Sovetskoj i sovremennoj Rossii // European Journal of Philosophical Research. 2019. 6 (1). S. 40–53.

6. Ilʼin M.V. Patrimonium et imperium: metamorfozy dvuh prototipicheskih poryadkov v zerkale evolyucionnoj morfologii. Ch. 2 // POLITEKS. 2015. № 1. S. 5–24.

7. Klyuchevskij V.O. Kurs russkoj istorii. Soch.: v 9 t. T. IV. M.: Myslʼ, 1989. 398 s.

8. Liven Dominik. Rossijskaya imperiya i ee vragi s XVI veka do nashih dnej. M.: Evropa, 2007. 320 s.

9. Mironov B.N. Rossijskaya imperiya: ot tradicii k modernu: v 3 t. SPb.: Dm. Bulanin, 2014–2015. 896+912+992 s.

10. Sorokin P.A. Socialʼnaya i kulʼturnaya dinamika / Per. s angl., vstupit. st. i komment. V.V. Sapova. M.: Astrelʼ, 2006. 1176 s.

11. Speranskij M.M. Proekty i zapiski. M.; L.: TERRA, 1961. 656 s.

12. Tojnbi A. Dzh. Postizhenie istorii. Sbornik / Per. s angl.; sost. A.P. Ogurcov; vstupit. st. V.I. Ukolovoj; zakl. st. E.B. Rashkovskogo. M.: Progress, 1991. 736 s.

13. Yaspers K. Smysl i naznachenie istorii / Per. s nem. M.: Politizdat, 1991. 527 s.

Примечания

1. Эта точка зрения (без указания авторства и в превращенной форме) проникла в отечественную литературу конца XX – начала XXI столетия, став своего рода «об­щим местом» в работах многих авторов. Согласно их представлениям, поведение наших с вами соотечественников характеризуется некими неотрефлексированными стереотипами, которые заданы сформированными еще во времена Московского царства «ментальными комплексами», не позволяющими ни прежде, ни теперь осу­ществить взыскуемую столетиями вестернизацию и модернизацию России. Пере­чень этих ментальных структур крайне разнообразен, варьируя от православной этики и духа общинной солидарности до манихейства, монофизитской ненависти к радостям бытия, хилиастического сознания, архаического коллективизма, тотали­таризма и восточного деспотизма. Подробнее см., например, Яковенко И. Цивили­зация и варварство в истории России // Общественные науки сегодня. 1995. № 4, 5. Код доступа: http://varvar.ru/arhiv/texts/yakovenko2.html#p2; Яковенко И., Музыкант­ский А. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. М.: Русский путь, 2010. 320 с.   

2. Земной уровень бытия воспринимался как неполноценный, а зачастую как не­правильный. Поэтому важнейшей целью поведения людей тех времен становится «спасение», достигаемое путем целенаправленных длительных усилий для снятия противоречия между трансцендентным и мирским порядками.

3. В данном случае именование «Россия» используется как собирательный тер­мин, акцентирующий внимание не только на политических коннотациях России как государства, но и на природно-географических и культурных особенностях ее «ме­сторазвития». В этом предельно широком значении термина «Россия» включает все исторические формы своего существования: от Древней Руси до современной РФ.

4. Как и в математической топологии (которую иногда называют геометрией на резиновом листе), в социоисторической топологии, несмотря на реальные геогра­фические изменения исторического окружения цивилизаций, они всегда сохраняют центральное место на карте «ментальной географии».  

5. Ментальная география – совокупный результат когнитивных дискурсов и прак­тик по формированию различных схем (карт) географического пространства и наде­лению тех или иных его частей определенными характеристиками.