А.В. Рубцов

Модели цивилизационного развития в контекстах универсального дискурса.

Состав проекта, тематическая структура, каркас категорий

Alexander V. Rubtsov

Models of civilizational development in the contexts of universal discourse.

Composition of the project, thematic structure, frame of categories

Тема «Российский проект цивилизационного развития» рассматривается как комплексная и долгосрочная исследовательская программа. Формированию соб­ственных моделей должен предшествовать анализ уже сложившегося общего дис­курса о цивилизации во всем многообразии его основных предметов и ракурсов, методологических подходов и языков описания. Охватить целое в его хотя бы при­близительной полноте позволяет метод контурного картирования. Длиннофокусная оптика впервые дает представление о границах и общей структуре объекта. Это позволяет осмысленно выбирать в проекте собственные ракурсы, опуская осталь­ные «зряче», а не в силу незнания или слепой инерции. Метод позволяет справиться с резко выраженной полисемией, в том числе основных категорий темы: «цивилиза­ция», «проект», «российское»… Подключаются смежные предметы: идентичность, конфликт цивилизации и культуры, вызов и ответ, цивилизационный выбор России, постколониальный этос, отношение к проектности в ситуации постмодерна. Акцен­тируются факторы существования, упадка и гибели исторических и новейших ци­вилизаций (цивилизационная эсхатология). Особо отмечены сырьевые модели и производные от них ресурсные социумы. Показано уникальное значение филосо­фии для понимания всей глубины проблемы смены вектора развития, в том числе с сырьевого на инновационный. Технократические иллюзии мешают понять, что для решения таких поистине цивилизационных, исторических задач недостаточно директив, оперативного администрирования, трансфера технологий и финансов. Показана необходимость изменений в экономике, институциональной среде, поли­тике и психоидеологии, связанной с вековыми архетипами и инерциями сознания.

Ключевые слова: проекты, цивилизация, идентичность, вызов и ответ, цивилизаци­онный выбор, универсальный дискурс, контурное картирование содержания, смена вектора развития, цивилизационная эсхатология, ресурсные и сырьевые модели.

The topic “Russian Civilizational Development Project” is considered as a comprehen­sive and long-term research program. The formation of new models should be preceded by an analysis of the already established general discourse about civilization in all the di­versity of its main subjects and perspectives, methodological approaches and languages of description. To cover the whole in its at least approximate completeness allows the method of “contour mapping”. Long-focus optics for the first time gives an idea of the boundaries and general structure of an object. This allows to choose own perspectives in the project consciously, omitting the rest “sightedly”, not due to ignorance or blind iner­tia. The method allows to cope with a sharply expressed polysemy, including the main categories of the topic: “civilization”, “project”, “Russian”… Related subjects are con­nected: identity, the conflict of civilization and culture, “challenge and response”, the civ­ilizational choice of Russia, postcolonial ethos, attitude to project action in a postmodern situation. The factors of existence, decline and death of historical and modern civiliza­tions (“civilizational eschatology”) are emphasized. Commodity models and derivative resource societies are especially noted. The unique importance of philosophy for under­standing the full depth of the problem of “changing the vector of development”, including “from raw materials to innovative ones”, is shown. Technocratic illusions make it diffi­cult to understand that directives, operational administration, technology and finance transfer are not enough to solve such truly civilizational, historical tasks. The necessity of changes in the economy, institutional environment, politics and psychoideology associ­ated with the age-old archetypes and inertia of consciousness is shown.

Keywords: projects, civilization, identity, challenge and response, civilizational choice, universal discourse, contour mapping of content, change in the development vector, civi­lizational eschatology, resource and raw material models.

Данный проект относится к исследовательским инициативам особого рода. С одной стороны, он изначально предполагает активную авторскую позицию всего коллектива, в том числе (насколько это вообще возможно) основанную на общности понимания предмета и задач, а также на хотя бы относительном единстве подхода, идеи, рабочих гипотез и т.п. С другой стороны, это типичный случай большой и длительной многосоставной ра­боты, которую, строго говоря, точнее было бы назвать не проектом, а ис­следовательской программой. В таких случаях требуется опора на хотя бы примерное понимание коллективами не только своих излюбленных позиций, но и всей полноты дискурса о предмете, существующего в философии (точнее, в философиях), в смежных науках самого широкого профиля и т.д., вплоть до живой коммуникации, разворачивающейся в историческом време­ни и политическом пространстве. Все эти вне нас существующие позиции должны оцениваться изначально на равных и только с учетом конкретики включающих их контекстов, а не в универсализации тех или иных локальных решений, какими бы родными и близкими они ни были исполнителям.

В подобных ситуациях сколь угодно авторитетный коллектив исследо­вателей на старте скорее должен был бы заняться собой, собственной ко­леей, привычными вывихами и инерциями, – как когда-то говорили, «демо­нами». Для этого надо попытаться поставить себя в положение начинаю­щего диссертанта, просто обязанного стартовать с максимально общего обзора и осмысления логики целого, а не с собственных сверхценных откро­вений. Это особая длиннофокусная оптика, но только она дает надежду не потерять что-то принципиально важное, либо когда-то кем-то найден­ное (но нами пропущенное или забытое), либо сейчас параллельно обсужда­емое другими и почему-то без нас, либо просто стремительно видоиз­мнеяющееся и заново оформляющееся в качестве нового буквально за время работы над проектом. Сам выбор такой динамичной и всеохватной темы обязывает исходить из того, что обсуждение больших констант и мега­трендов обязано учитывать и возможность скоростных изменений вплоть до цивилизационно значимых бифуркаций и флуктуаций (типичный пример – нынешний коронакризис). Отсюда повышенные требования к методоло­гической рефлексии, метатеории и к самому методу, обеспечивающему максимальную открытость горизонта существующих проблем и решений. Лучше исходить из того, что пока никто не знает, что из этого общего дискурса о цивилизациях и цивилизационных проектах окажется приори­тетным для России в результате полномасштабного анализа и/или под воздействием не всегда предсказуемых изменений.

1. К методологии проекта. Издательская стратегия как прообраз исследовательской программы

Нет разницы между тем, о чем говорит кни­га, и способом, каким она сделана.

Ж. Делез, Ф. Гваттари

1.1

В самом деле, такие вечные и потенциально неисчерпаемые темы, как «Российский проект цивилизационного развития», вообще не предполага­ют сколько-нибудь объяснимого завершения. Но вместе с тем именно ме­гапроекты такого рода нуждаются в специально проработанных представ­лениях о тематической и проблемной полноте предмета. Чем масштаб­нее задача, тем более значимо движение от общего к частному – от образов и понятий гипотетического целого. То, что в рабочем констру­ировании называется «правильно сформированный состав проекта», ис­ключает чрезмерные флюсы, а главное – недопустимые пропуски в клю‐

чевых развилках, в множествах объектов и проблем. Если проект что-то опускает (а это всегда в той или иной мере неизбежно), это «что-то» должно быть знаемо и эксплицитно обозначено – насколько это вообще возможно на каждом из этапов. Неизбежная ограниченность ресурсов, необходимых для освоения целого, не должна выглядеть как ограничен­ность авторов и их кругозора.

Это особенно актуально для коллективов, давно живущих и работаю­щих вместе, в совместных изданиях и мероприятиях. Им бывает свойствен­но окукливаться в любимых сюжетах, причем так, что простейшая КТ по­тенциального содержания показывает до трех четвертей неработающей по­верхности. Важнейшие проблемные направления могут не просто выпадать из поля зрения, но и, более того, блокироваться на входе как вносящие дис­комфорт в привычную жизнь авторитетов и сообщества. Дополнительные усилия тратятся не на освоение новых проблем и контентов, а на априорное доказательство их ненужности. В запущенных случаях приходится идти на искусственную вентиляцию мозга с последующей «раскачкой дыхания» с помощью специальных аналитических упражнений.

Одно из упражнений такого рода – контурное картирование содержа­ния, о котором со всей подробностью будет сказано позже, позволяет расширить даже очень ужатую повестку до «круга аналитических интере­сов здорового человека». Подобно компьютерной игре в «Цивилизацию», захват целого здесь также осуществляется посредством особого рода си­муляцией. В данном случае это может быть, например, сборка оглавления финального, сводного отчета – постоянно корректируемая и пополняе­мая, но именно опережающая углубленные исследовательские действия. На сленге археологов это прозвучало бы как «где копать?». Понятно, на­сколько такая полнота условна, однако в идеале такой прием должен поз­волять пристойно закрыть проект на любой стадии, не оставляя при этом впечатления профессиональной неполноценности целого коллектива. Ина­че работа превращается в вечно незавершенный ликбез с постоянно опаз­дывающим «освоением матчасти», когда в претензиях на хорошо органи­зованный интегральный подход легко выпадают фундаментальные проблемы, включая судьбоносные для страны и требующие решения, что называется, по жизненным показаниям.

Обратное движение «от структурной гипотезы продукта» может быть востребовано уже на уровне планирования издательских стратегий. Дело даже не в особенностях министерского госзадания, по инерции все еще фиксированного на количестве публикаций, на формальных (квартильных) показателях их «качества» и т.п. Как уже отмечалось, опережающего обзора (пусть сколь угодно эскизного) требует сама специфика «очень большой программы». Из видения границ и общей структуры проблемно-тематиче‐

ского контента следуют оргвыводы, касающиеся сборки коллективов, стра­тегий сотрудничества, кадровой политики и политики стимулирования, ана­литического обеспечения, информационной поддержки, внедрения и утили­зации результатов. Иными словами, максимально полный состав темы здесь объективен и первичен, а текущее состояние организации и коллектива-исполнителя – субъективно и вторично, если не сказать случайно.

Программирование в формате «эскиз финала» не означает заорганизо­ванности. Наоборот, оно исходит из понимания, что особо ценные результа­ты в науке сплошь и рядом возникают именно вне планов – как открытие Америки. Но чтобы так «продуктивно заблудиться», сначала все же необхо­димо было заняться прокладкой маршрута в Индию, причем не в каботаж­ном варианте, а именно на карте мира, какой она была в то время. Филосо­фия тем более исходит из презумпции, во-первых, предельных оснований, а во-вторых, искомой полноты картины мира или хотя бы ее обсуждаемого фрагмента. Необязательные, привходящие ограничения, в том числе просто от незнания или нежелания грузить себя лишним, разрушая комфортные концептуальные «коконы», как раз и задают избыточную, а часто и не заме­чаемую заорганизованность.

В социогуманитарном знании фактор непредсказуемости откровений особенно важен. Здесь результаты чаще ожидаемы именно в самотеке, в стихийной самодеятельности индивидуальных авторов и микрогрупп. Од­нако корпус претенциозных изданий, которые уже по своему формату и ста­тусу будут с самого начала восприниматься как «лицо проекта», желательно готовить с учетом пусть очень предварительной и непрерывно модифициру­емой, но все же именно программы. Многое в итоге наверняка получится совсем иначе, чем виделось в начале и в ходе работы, однако образ будуще­го проекта на разных этапах его реализации часто подсказывает перспектив­ные направления или, наоборот, возможные риски.

1.2

Такого рода риски обнаруживаются уже на уровне названий ключевых монографий, и это не проблема придумывания заголовков, а проблема смысла и его организации. Первая же книга, естественно, не может назы­ваться, как и вся тема, поскольку тут же возникают вопросы с названиями следующих трудов этой линейки. Но даже если проблема решается, напри­мер, добавлением подзаголовков, то и в этом случае логика таких «расшире­ний» должна быть намечена заранее. Если с самого начала в рабочих вари­антах попытаться обозначить хотя бы второй и третий подзаголовки, этот простой прием может скорректировать и проект первой книги, и всю страте­гию. «Как корабль назовешь, так он и утонет».

Понятно, что данный вопрос выходит далеко за рамки игры слов на об­ложках, в титулах и библиографиях, но затрагивает структуру, формат и жанры самих изданий, а главное – методы сборки людей и текстов. На стадии запуска почти неизбежен облегченный прием – собрать заявки (особенно если даже без тем, а только с именами и сроками) и превратить будущие отдельные статьи в главы коллективной монографии с хотя и по­нятной, но все же именно априорной, дежурной структурой (например: «Теория», «История», «Современность»)1. Но в проектах, сверхординарных по сложности и многоаспектности, проблемы состыковки часто проявляют­ся впоследствии с нарастающей силой. Уже следующие книги такого ряда не без оснований начинают восприниматься сначала как обычные сборники, затем как выпуски альманаха, а в итоге и вовсе как номера сверхтолстого журнала – в твердом переплете и с аномальной периодичностью. Этому тем более способствует неизбежная в таких случаях пестрота авторских стилей, а главное, подходов. Часто свободное «многообразие точек зрения» в какой-то момент начинает восприниматься как недоработка именно в силу неадап­тированной для этого жесткости формы при недостаточной диверсифика­ции общей издательской стратегии.

В таких случаях отчасти помогает, например, чуть более сложная и гиб­кая структура томов, включающая не только стандартные для классической монографии разделы и главы, но также разные форматы и жанры2. Не со­всем линейные, разноформатные композиции снижают претензии к слу­чайности и фрагментарности целого, более соответствуя образу живой ра­боты и самой идее открытого поиска. Особенно это значимо на начальных стадиях больших проектов, когда команда ищет не только идеи, но также формы взаимодействия и коллективной репрезентации.

---

2. Методика и смысл контурного картирования

Вычеркнутые слова остаются.

Виктор Эльконин3

2.1

Обсуждение публикационных стратегий прямо выводит на макрострук­туру самого исследования, на проблемы его нарезки и этапности, границ, направлений и слоев. При этом принципиально важна работа именно с контурной картой. Часто именно отягощенность интересной конкретикой мешает увидеть целое в его собственной логике (или в ее отсутствии). В итоге неизбежная вначале случайная фрагментарность всего проекта кон­сервируется, становится хронической и необратимой. При этом могут вы­пасть целые направления, все более приобретающие живую актуальность: проблемы вызова и ответа, выбора, материальных источников существова­ния цивилизации и цивилизаций и самой цивилизационной эсхатологии – конечности существования цивилизаций и обстоятельств их гибели. Нас, по идее, это должно было бы интересовать, поскольку близкой исторической памяти у нас две как минимум, так же как и две истории гибели: самодер­жавной империи и коммунистического проекта (об эсхатологической судьбе постсоветского проекта пока говорить еще рано при всем драматизме произошедшего, происходящего и прогнозируемого).

Поскольку смысл каждого фрагмента речи или письма определяется в конечном счете контекстом, таким контекстом в контурной карте могут быть даже простые обозначения тематических направлений или проблем – «пустые соседства». Пустое, но корректно обозначенное в этой процедуре ценнее детально расписанного. Особые преимущества упрощенной и обоб­щенной графической схемы над натуральной аэрофото- или космической съемкой очевидны в любом автомобильном навигаторе при переключении опции «вид» между позициями «схема» и «космос». Либо мы с интересом разглядываем на экране фото деревьев и крыш в поисках собственной дачи, либо все же схематически видим общую дорожную инфраструктуру и пони­маем, как и куда ехать.

Склейка готовых статей, от которой поначалу никуда не деться, дает ра­бочий материал, но может и затруднять подобную ориентацию. Контурная карта в собственном смысле слова предполагает единую географию, локаль‐

---

ные зоны которой «закрашиваются» последовательно или одновременно, но именно в общей навигации, каждая на своем месте. Если же такой общей навигации нет, расцвеченные лоскуты готовых статей и глав сшиваются в книгах, издаваемых по таким проектам, непосредственно друг с другом по мере поступления – просто потому, что так «исторически сложилось». В итоге Тамбов картируется встык с Провансом и т.д. и т.п., из тома в том.

Максималистские обзоры общего контекста необходимы уже на этапе самоопределения проекта в плане его научных претензий и политических амбиций. В нашем случае речь вряд ли может идти о прямом уподоблении масштабирующим образцам от Школы «Анналов» до Института Конфуция, не говоря уже об Институте мировых цивилизаций. Однако такой опыт необходимо иметь в виду как фон, на котором компетентная критика обыч­но воспринимает амбиции и результаты всех подобных проектов, особенно если претензии этих проектов предъявлены на широкую ногу – едва ли не как дар новой святой Руси заблудшему человечеству.

Важно также учитывать, что предыдущие «фоновые» программы-пре­цеденты могут быть исполнены в самых разных жанрах и типах институци­онализации: «Москва – Третий Рим», русская идея и советский проект ком­мунистического строительства; сборка германских империй от Священной Римской империи германской нации до глобального проекта нацизма и идеологии послевоенной реабилитации Германии (план Белля); American Dream, American Exceptionalism; Canadian Identity, Canadiana; Pacific Identity в австралийской итерации; японская модель (Japanese Uniqueness: Nihonron, Nihonjinron); панарабизм и арабский национализм («аль-каумийя аль-ара­бийя»); кемализм и «Шесть стрел Ататюрка», новый пантюркизм и «Виде­ние 2023»; китайский ЭПШП («один пояс – один путь»); чучхе в КНДР; мо­билизационные идеи и национально-этнические идеологии «молодых вос­точных тигров» и т.д. и т.п. Сюда же относятся новейшие отечественные проекты России как отдельного государства-цивилизации и энергетической сверхдержавы, освоения экономики знания и опоры на человеческий капи­тал, «смены вектора развития с сырьевого на инновационный», культа вели­кой победоносной истории и глобального превосходства отечественной мо­ральной традиции… И все это под аккомпанемент заигрываний с искус­ственным интеллектом, военным сверхзвуком и цифровой цивилизацией.

Весь этот исторический, мировой и отечественный опыт составляет один из базовых слоев проблемно-тематической карты проекта. Любому кол­лективу так или иначе приходится рефлексировать над собственной амбици­ей, соотнося себя с этим общим контекстом. Для Института как ответствен­ной исследовательской структуры это типичная ситуация вызова и ответа. По мнению автора схемы «challenge and response» Арнольда Тойнби, на вызов можно и не отвечать, но в данном случае коллектив не может делать вид, что

таких программ не существует в природе и что российская разработка не имеет к ним отношения. Показать свое место в таком ряду – действие непро­стое, даже рискованное, но честное, а главное, необходимое для самоопреде­ления. В биоэтике нечто похожее называется информированным согласием.

В нашем случае подобные предупреждения особенно актуальны. В од­ном из вариантов проекта «Стратегии развития Института философии РАН» мегатема «Российский проект цивилизационного развития» как раз и была представлена именно в глобальном измерении, как российская альтернати­ва, с одной стороны, западному, а с другой – китайскому цивилизационному проекту. При этом проект ИФ РАН был представлен на данном фоне именно как проявление «мягкой силы» и «идеологической мощи России». Но в ака­демической философии вряд ли имеет смысл выставлять напоказ то, что здесь уместнее как раз, наоборот, либо элиминировать профессиональной самокритикой (методичной редукцией идеологического) либо маскировать и секретить, как страшную военную тайну. Тот самый случай, когда «на се­бе не показывают». Это все равно что шумно соблазнять дам своей героиче­ской миссией… резидента под прикрытием4. При этом велика вероятность того, что именно там, где люди рассчитывают на всемирные аплодисменты, они как раз и выглядят наиболее провинциально – изобретателями идей и пропагандистами ценностей, освоенных давно и без них.

Вместе с тем с точки зрения собственно философии и социогуманитар­ного знания ничуть не менее амбициозной выглядит задача не просто «рабо­чего», но именно теоретического моделирования проблемного пространства, в которое так или иначе вписывается программа «Российского цивилизаци­онного проекта». Для философии проблема не только в судьбе цивилизации и сосуществовании цивилизаций, но и в парадоксальном сосуществовании плохо совместимых друг с другом дискурсов о цивилизации. И хотя на стар­те практически невозможно выйти за рамки случайных констелляций иссле­дователей, их интересов, заделов и потенциальных возможностей, понима­ние этого тем более говорит о необходимости отдельной проработки метау‐

---

ровня – теории и методологии картирования проблемы как целого. Общий дискурс о цивилизации вообще и о цивилизационных проектах в частности представляет самостоятельную философскую и методологическую проблему. Отдельная наука – как внедряться в это множество крайне разнородных язы­ков, не наращивая ситуации сумбура вместо логики.

2.2

В методологиях и техниках обычного, в том числе архитектурно-планиро­вочного, проектирования такие виды работ достаточно устоялись, и это до­бротные, полезные аналоги. Вовсе не обязательно воспринимать их букваль­но, но в структурном отношении такие методики более или менее универсаль­ны просто по определению.

Приведенный выше перечень того, что в истории и современности счита­ется классикой цивилизационных проектов (от Третьего Рима до смены векто­ра), почти в точности соответствует содержанию так называемых ситуацион­ных планов, предшествующих всякому конкретному проектированию. Еще до составления генерального плана более обширный по охвату ситуационный план показывает, где находится участок на карте целого и ему подобных, како­во его окружение, в каких связях и взаимоотношениях с этим окружением он состоит. Официальная защита проекта реконструкции «Усадьбы на Гончар­ной» по необходимости начиналась бы с представления участка на карте Та­ганки и Москвы, с обсуждения результатов анализа общей градостроительной ситуации и т.п. То же, по идее, должно было бы быть обеспечено в отношении любого проекта цивилизационного развития.

Следующая стадия – так называемые опорные планы, показывающие все, что на проектируемом или реконструируемом участке уже существует: строе­ния, зеленые насаждения, коммуникации и т.п. У нас в большой мегатеме с этим отдельная проблема. Участок «цивилизационного развития России и мира» не просто застроен, но застроен сверхплотно и сверхсумбурно и плюс к этому уже картирован множеством сильно не совпадающих друг с другом опорных планов от разных мастерских и инстанций. Совершенно неординар­ная сложность задачи проявляется в том, что давно сложившееся проблемно-смысловое поле проекта формируется сверхмощной полисемией уже в самой формулировке темы «Российский проект цивилизационного развития», в том числе полисемией каждого из ее терминов в отдельности. Слова «проект» и «цивилизация» не просто многозначны, но и принадлежат одновременно разным профессиональным и непрофессиональным языкам, игнорировать ко­торые аналитик не вправе, даже если эти языки не являются собственно фило­софскими. В этих контекстах слова «российское» и «развитие» также могут иметь весьма разные смыслы. В результате выражение «Российский проект цивилизационного развития» для стороннего реципиента по всем четырем со‐

ставляющим может означать едва ли не все что угодно. И даже если в своем кругу мы можем рассчитывать на интуитивный смысловой консенсус (хотя то­же весьма относительный), это не столько достижение, сколько констатация наших же потерь. Обосновывая выбор отдельных ракурсов, мы вряд ли смо­жем убедительно объяснить, на каком основании в проекте как целом игнори­руются все прочие возможные ракурсы, которые может приводить сторонняя и менее предвзятая критика. Консенсус солидарного незнания – не лучшая оценка в таких мегапроектах.

3. «Именные» категории темы: проблемно-семантический анализ

О многом здесь может сказать критический анализ категорий, входящих в саму формулировку темы «Российский проект цивилизационного развития». Данный анализ не претендует на полноту, но все же показывает, что диапазон возможных ракурсов и разночтений здесь гораздо шире, чем принято думать.

Начинать приходится с критики всех четырех терминов, входящих в формулировку темы: «проект», «цивилизация», «российское», «развитие». Все это предмет отдельного разбирательства; здесь же достаточно привести лишь некоторые моменты, показывающие, насколько эти категории далеки от однозначности понимания и очевидности смысла.

3.1. Так, само слово «проект» в предельно общих, философских цивилизационных дискурсах может означать:

– осуществляемую в большой истории модель становления, самореали­зующуюся «от начала времен и до конца света» (Русский проект, проект «Россия»); в этом смысле слово «проект» означает некое максимально обоб­щенное, интегральное движение (например, проект «Модерн» или даже проект «Человек»);

– те или иные особо крупные идеологические, политические, геострате­гические, социокультурные, экономические, научно-технологические и т.п. программы, с большим или меньшим успехом реализуемые на разных эта­пах национальной истории, – геостратегические прорывы, имперские сбор­ки, программы реформ и модернизаций;

– конкретные разработки, предлагаемые страной себе, городу и миру в заданной глобальной ситуации, предназначенные для воплощения в насто­ящем и будущем и выступающие в качестве нормативных моделей.

Во всех трех случаях термин «проект» предполагает разные типы ав­торства:

– в первом случае, условно говоря, автором проекта выступает «сама история», будто материализующая в реальном времени некое подобие геге­левской идеи цивилизации, государства, нации или этноса;

– во втором случае это власть как субъект политики, на разных этапах воплощающая идеи как особо крупные программы самосовершенствования, развития, экспансии, доминации и т.п. вплоть до своего рода цивилизацион­ных «религий спасения»;

– наконец, в третьем случае это официально ангажированные или самоде­ятельные, инициативные группы представителей интеллектуального, эксперт­ного сообщества: философы, идеологи и мнящие себя идеологами, специали­сты в области стратегического планирования, производства смыслов и т.п.

Этим классификациям соответствуют типы продуктов и видов интел­лектуальной активности:

– в первом случае это философия сущности данной цивилизации (образ ее идеи, базовая идентичность, социокультурный инвариант);

– во втором – философия истории (концептуальные модели в образах прошлого);

– в третьем – философия момента (критика близкой истории и настоя­щего с переходом на образы будущего).

Категория проекта по-разному воспринимается в картине мира и дис­курсе модерна и постмодерна, в главном конституированного отторжением тотальной проектности как реализованной утопии.

Кроме того, понимание проекта как атрибута ориентированного в буду­щее человечества уже со второй половины не вызывает прошлого одно­значного энтузиазма. В симметричной оптике проект воспринимается как феномен, лишающий человека целого спектра возможностей: в будущем не остается ничего, кроме проекта, внедренного в него из прошлого.

3.2

Еще более объемным и многогранным является термин «цивилизаци­онное», как и само понятие «цивилизации» [2]5. Здесь также могут срабаты­вать и, соответственно, подразумеваться:

– фактор времени (появление цивилизации на планете с возможностью ее исчезновения в результате катаклизма либо самоуничтожения; возникно­вение цивилизации из дикости и варварства, например, через этимологию слов civis, civiliser, civil, цивилизации премодерна, модерна, постмодерна и пост-постмодерна);

---

– фактор пространства (от локальных цивилизаций через континенталь­ные и межконтинентальные вплоть до цивилизации планетарной и даже кос­мической, как это обозначено в концепции антропного принципа Вселенной);

– фактор спецификации (материальная и духовная цивилизации, техно­генное и гуманитарное, научно-техническая и социальная доминанты, базо­вое отличие цивилизации от культуры и пр.);

– фактор форм и источников существования (цивилизации сосредото­ченности и экспансии, производства и перераспределения, генерирующие и ресурсные, автохтонные и паразитарные; сельскохозяйственные (в том числе речные, цивилизации степи и пр.), промышленные, информационные, традиционалистские и техногенные, производящие и сырьевые и т.д., вклю­чая конкретные цивилизации риса и маиса, скота и леса, нефти и цифры).

3.3

В проясняющем картировании смыслов нуждается даже термин «рос­сийский» применительно к понятию «цивилизационный проект». Это слово также имеет разные оттенки в зависимости от включения в вышеупомяну­тые контексты:

– российский как условно вневременная, фундаментальная сущность «российскости» или даже «русскости»;

– российское как определение истории конкретного времени и места (с учетом всех возможных эволюций этого места-времени);

– российский как обозначение происхождения и как имя собственное цивилизационного проекта, предлагаемого из России человечеству в каче­стве социокультурного и морально-этического идеала (со всеми негативны­ми и даже одиозными коннотациями понятий «мягкая сила», «идеологиче­ская экспансия» и пр.).

3.4

В комментариях в данном контексте нуждается даже такой, казалось бы, понятный термин, как «развитие».

Прежде всего приходится иметь в виду, что это один из ключевых тер­минов идеологии модерна и всего прогрессистского мировоззрения (разви­тие как несколько более сдержанное выражение прогресса). В этом смысле и в этом мировоззрении термин «развитие» является дежурным, он не про­мысливается и появляется в такого рода формулировках, по сути дела, авто­матически.

Отчасти употребление этого термина может быть инерцией советской философии и идеологии, в которой термин «развитие» был еще более обяза­тельным. В этом смысле все советское по определению должно было нахо‐

диться в состоянии бурного (догоняющего и опережающего) развития, в том числе в контекстах глобальной и исторической конкуренции с западной капиталистической альтернативой. Одновременно это было элементом про­пагандистской самооценки. В свое время наши занятия общественным со­знанием в СССР под руководством Б.А. Грушина привели к наблюдению, что слово «развитие» в заголовках статей, книг и номенклатурных текстов было таким же обязательным, как и ссылки на классиков и программные до­кументы партии. Обычный код лояльности.

В нынешних условиях такой обязательности нет, однако и здесь термин «развитие» подспудно свидетельствует об изначально позитивной установке проекта: «Мать-Россия плохого не посоветует». Тем более нельзя не учиты­вать и всей обширной постсовременной критики как линейного, кумулятивно­го прогрессизма, так и самой идеологии «стрелы времени», всей логики бина­ризма и бинарных оппозиций, включая старое и новое, высокое и низкое, и пр.

3.5

Далее состав обязательных проекций классического предметно-про­странственного проектирования включает в себя стандартный набор отдель­ных схем: функционального зонирования территории, транспорта и пеше­ходных коммуникаций, социального обслуживания, зеленых насаждений и рекреации… Смысл подобной раздельной схематизации в том, что каждая из относительно самостоятельных подсистем должна представлять собой законченную, логичную, наконец, просто красивую композицию сама по се­бе. Когда все делается вперемежку, отследить собственное качество таких подсистем практически невозможно, а их представление задним числом в отдельной схеме часто удивляет неприятными сюрпризами, когда менять что-либо уже поздно: насаждения, дорожки и даже строения есть, а логики и композиции нет. В работе над концептуально-аналитическими мегатемами нечто подобное встречается сплошь и рядом.

Цивилизации и цивилизационные проекты также состоят из целого ряда таких включенных подсистем. Целые зоны возможного тематического расши­рения обнаруживаются, если включить в анализ набор категорий и сюжетов, очевидно и традиционно связанных с темой цивилизационных проектов: ду­ховной и материальной составляющих цивилизации; идентичности и культу­ры; политики и идеологии, психоидеологии и национальных идей; стратегиче­ского планирования и управления развитием; модернизации и демодерниза­ции, вызова и ответа, выбора и судьбы, витального циклизма – расцвета и упадка, жизни и умирания… Все это составляет еще целый ряд слоев карти­рования темы в концептуальном, логическом пространстве – цивилизацион­ный проект в разных своих ипостасях, представленный во всех (в максималь­но широком круге) своих проблемно-теоретических и конкретно-практиче‐

ских взаимодействиях и соседствах. Даже контурный набросок таких возмож­ностей показывает, что работа над темой цивилизационных проектов в миро­вой философии и науке сплошь и рядом ведется весьма активно и продуктив­но, но только под другими именами, в других категориях, с другими тегами и под другими названиями. Поэтому такие смежные или, точнее сказать, включенные группы проблем лучше анализировать не только в общей сборке, но и по отдельности: раздельный анализ всегда дает дополнительную глубину.

3. Состав проекта: проблемно-тематические резервы и возможности расширения

И снится нам, что земля снова молода, – молода и нежна […] как в минувшие дни […] прежде чем ухищрения размалеванной цивилизации вы­манили нас из ее любящих объятий, а ядовитые насмешки искусственности внушили нам стыд к простому житью, которое мы вели с ней…

Д.К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки

3.1. Культура и цивилизация

Логически здесь есть два основных модуса: различение и взаимодей­ствие. Можно составить целую коллекцию более или менее отличных друг от друга формулировок разграничения цивилизации и культуры: эти позиции из­вестны, и оттачивать дефиниции здесь нет смысла в силу отсутствия универ­сальных контекстов. В одних ситуациях корректнее одно, в других другое.

Точно так же выстроены концепции функционального, исторического и т.п. взаимодействия цивилизации и культуры. Шпенглер (изобретатель и классик этой темы) видит в цивилизации закат и сумерки культуры, замеще­ние живых и органических форм духовной деятельности массово-уравни­тельным механицизмом, формальной институционализацией и технократией, в том числе социальной. «Цивилизация есть совокупность крайне внешних искусственных состояний, к которым способны люди, достигшие последних стадий развития. Цивилизация есть завершение. Она следует за культурой, как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окоченение за разви­тием… Она неотвратимый конец; к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры» [33, с. 33–34]. Но и эти взгляды могут оспари­ваться и поворачиваться разными гранями. Михаил Эпштейн приводит при­меры возникновения культур из цивилизаций: Россия на цивилизационные преобразования Петра ответила в культуре гением Пушкина, а Америка толь­ко в прошлом веке сформировала собственную культуру на базе высочайшей цивилизации, созданной в Штатах еще в XIX столетии [34].

Об этом можно читать и писать рефераты, курсовые, диссертации и це­лые монографии6, поэтому тем более настораживает, когда подходы и выво­ды с большими, даже глобальными, претензиями эту фундаментальнейшую тему легко игнорируют. Более того, когда речь заходит о конкретных циви­лизационных проектах с привязкой ко времени и месту, даже эти категори­альные разборки часто отходят на второй план, уступая место проблеме по­зитивного или негативного отношения к цивилизации как таковой.

Еще острее встает вопрос о качестве конкретных цивилизаций в обсу­ждаемом контексте – в том месте, из которого мы говорим с ответственным пониманием, кто именно говорит и по какому праву он это делает. В итоге оказывается, что это вопрос даже не анализа, а общего мироощущения, мирочувствия и самооценки в диапазоне от некритического самодовольства до переживания общенационального стыда и вины. Включение коллизии цивилизации и культуры в живой отечественный контекст подрывает идил­лию и сильно портит нарциссические образы грандиозности и всемогуще­ственности цивилизационных притязаний всемирно-исторического масшта­ба. Тем более что «мягкая сила» и «идеологическая мощь» такого типа чаще всего паразитируют на культурном багаже исключительно прошлых поколе­ний. Экстатические восторги такого рода чаще компенсируют собственное бесплодие, а надрывное отношение к величию прошлого – провалы в насто­ящем и подозрения в отсутствии будущего.

Заслуживает специального анализа и вопрос о том, случайно ли в наших обсуждениях разграничение цивилизации и культуры сплошь и рядом четко не проводится, а то и вовсе игнорируется. Соответственно, выпадает из поля зрения богатейшая морально-этическая и интеллектуальная традиция, а с ней и целый ряд извечных российских проблем, одновременно фундамен­тальных и крайне болезненных в режиме простого «взгляда из окна». Сказы­вается ничем не прикрытая односторонне социокультурная фокусировка едва ли не большинства наших философствований о цивилизации, мало интересу­ющихся экономикой и производствами, институциональной средой, финан­совыми потоками, торговыми балансами, знанием и технологиями, источни­ками существования, «материальной цивилизацией» и т.п., проще говоря – «железом» и другими не столь нежными, как культура, материями. Не слу­чайно несколько неожиданным пророком для этой самодовольной традиции оказывается… сэр Уинстон Черчилль с его пронзительным: «Россия – страна очень высокой культуры, но довольно низкой цивилизации». Это приговор, с которого, по совести, должен бы начинаться всякий очередной цикл бдений о российских цивилизационных проектах. Но чтобы перевести этот афоризм в статус вывода и задачи, нужна целая конструкция и, что труднее всего, ра­дикально нелицеприятное знание о себе. Если довести дело до гротеска, мы

---

можем оказаться в положении общности, пытающейся учить человечество высокой цивилизации через пару сравнительно обустроенных дыр – «окон в Европу», но оставляя при этом 30 % собственного населения без газа и 22,6 % без канализации на морозе ниже 30°C7.

Эта убийственная статистика резко меняет тон и модальность входа в российский цивилизационный проект, извечной проблемой которого яв­ляется конфликт столичной иллюминации и витрин с руинированными, ме­стами просто загаженными задворками. Да и сами эти «окна» с уровня им­перского или просто столичного градостроительства все более сползают в банальный декор «обустройства». Страна контрастов… Либо мы признаем в одной расколотой цивилизации фундаментальный конфликт как минимум двух существенно, принципиально разных по качеству цивилизаций локаль­ности второго уровня, либо продолжаем приставать ко всем со своей все­мирной отзывчивостью, даже не задумываясь о вопиющей дикости условий повседневной жизни большей части населения «великой страны». Можно сколько угодно доказывать, что в истории России была как минимум не од­на цивилизация, но ничуть не менее острой является проблема фатального разлома российской культуры и цивилизации даже не в истории, а именно в «пространстве цивилизованности» – здесь и сейчас, в этой вопиюще кон­фликтной, разорванной синхронии.

Далее остается выбор. Либо российская цивилизация опознается по со­стоянию и политическим катаклизмам столиц, а на остальное высокая фи­лософия закрывает глаза, либо, наоборот, размышление начинается с особо­го рода аналитического дауншифтинга, с самого цивилизационно непосред­ственного. И тогда даже в пародийно-ироничных проектах пресловутой национальной идеи начинают появляться не столь уже бессмысленные ло­зунги в духе: «Поправь забор!». Хотя заранее можно представить себе, на­сколько это трудно для философии, привыкшей заниматься нашей высокой духовностью так, чтобы этому никак не мешали миазмы российской недо­цивилизации.

3.2. Идентичность

Возможности одновременного углубления и расширения темы также хорошо видны на проблеме идентичности. В разработках, связанных с дан­ной категорией, часто вообще не упоминаются слова «цивилизация», «проект» и т.п. при этом здесь могут раскрываться – и, как правило, раскры‐

---

ваются! – важнейшие сюжеты и выводы, касающиеся цивилизационных проектов вообще и российского проекта в частности. Прежде чем проекти­ровать что-то, а тем более себя, надо ответить на «простые» вопросы: кто ты, что ты о себе знаешь и думаешь, каким ты себя видишь в идеале и в бо­лее или менее реальном будущем? При этом идентичность (за исключением кладбищенской) ничуть не менее открыта и изменчива, чем проект, а часто бывает даже более динамичной, по сравнению с окостеневающей идеологи­ческой, политической и институциональной проектностью. Советский ре­жим был обречен с момента, когда сам этот проект начал фатально отста­вать от спонтанно изменяющейся идентичности социума. Однако приходит­ся признать, что популярная в нашем профессиональном сообществе философия идентичности, переписывая из книги в книгу общие места про «образ другого» и пр., не так часто снисходит до культурологической, соци­ологической, а тем более лингвистической и филологической конкретики, до проблем с идентичностью не в теории, а в реальном сознании, не вооб­ще, а в России, здесь и сейчас.

В книге «Российская идентичность и вызов модернизации» [23] была в том числе предпринята попытка разобраться с актуальной российской идентичностью по стандартной форме, точнее по формуляру – как если бы страна оказалась «в кадрах» перед необходимостью заполнить «объектив­ку», последовательно отвечая на вопросы о своих именах, дате и месте ро­ждения, родителях (отцах-основателях) и ближайших родственниках, соци­альном и экономическом положении и т.д. и т.п., включая награды и взыска­ния (исторические самооценки).

Проблемы начинаются с имени: спортивные комментаторы, свободно пользующиеся выражениями «канадцы забили гол» или «немцы перешли к обороне», вынуждены пользоваться эвфемизмами типа «наши спортсме­ны», даже на пьедесталах почему-то не именуя их дорогими россиянами. В самой невозможности придумать даже для таких случаев естественное и общепонятное имя скрывается куда более серьезная проблема, до сих пор описанная лишь в первом приближении.

То же самое с официальным или хотя бы конвенциональным определе­нием места и времени рождения данного государства. Если с большой исто­рией и ее этапами все более или менее понятно, хотя даже, например, в от­ношении петровских преобразований позиции могут быть очень разными, то в отношении государства, в котором мы сейчас живем, беловежский эпи­зод, формально являющийся местом и временем рождения новой страны, как таковой не воспринимается и даже вытесняется идеологией в режиме психической защиты. Отсюда такое количество попыток учредить общего­сударственные праздники – одинаково искусственные и неудачные.

Об отцах-основателях в российской истории позиции также расходятся, причем часто кардинально. В принципе такие расхождения вполне возмож­ны и часто встречаются, но проблемой оказывается тот факт, что в мнении общества вообще отсутствуют безусловно интегрирующие личности или хотя бы образы. Причем эти разночтения в равной мере проявляются как в социально-политическом пространстве, так и во времени, тасующем ге­роев порой просто с неприличной непринужденностью.

Что касается наград и взысканий вплоть до судимостей, то и здесь расхо­ждения в оценках трудно считать нормальными хотя бы в первом приближе­нии. Это видно по ключевым эпизодам даже без специальной компаративисти­ки. Вся история освободительного движения в России с ее ярчайшими момен­тами вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции буквально за последние годы претерпела глубинную переоценку, а всемирно-историче­ское значение ВОСР оказалось практически сведено к нулю заодно с самой па­мятью об этом величайшем перевороте. Сама фигура Ленина практически ис­чезла из официальной историографии, уступив место Сталину, едва ли не подлежащему реабилитации вкупе со всеми деяниями личными и его времени.

И так далее – практически по всем пунктам подобного самоанкетирова­ния. В итоге выясняется, что после развала СССР у Российской Федерации проблемы с заполнением «анкеты идентичности» только усугубляются, в ряде отношений – многократно. Сложный вопрос: что в цивилизационном отношении представляет собой здесь и сейчас это образование, предлагаю­щее всему миру идеал цивилизационного развития?

3.3. Политика и выбор, идеология и идеи

Любые выступления на тему цивилизационного выбора, так или иначе привязанные к конкретной ситуации, нуждаются в специальной рефлексии, касающейся жанровой, идеологической и собственно политической принад­лежности такого рода текстов. Обсуждение этих тем в узких кругах может выглядеть сколь угодно академичным и даже быть таковым, однако практи­чески всякое произнесенное здесь слово вольно или невольно, но неизбеж­но попадает в ситуацию идейно-политической борьбы или как минимум ре­гулярной идеологической работы.

В этом решительно нет ничего нового. В свое время точно так использо­вались даже открытия иных, неевропейских цивилизаций. «Вслед за утописта­ми пришли светила Просвещения, Вико, Монтескье, Вольтер и Руссо, которые все больше и больше эксплуатировали “реальную” не Европу как огневое при­крытие своих подрывных сочинений, направленных против тогдашних евро­пейских социальных и политических институтов. В результате появилась воз­можность мыслить Европу как всего лишь одну из множества цивилизаций, причем не обязательно избранную или лучшую» [1]. Проблема в том, что ци‐

вилизационные проекты и все, что с ними связано, относятся к разряду «само­наводящихся» политических вооружений. Они выстреливают в заданном направлении независимо от воли авторов концепций, даже не думавших ввя­зываться в какую-либо идеологию и политику. И, кстати, при желании здесь вовсе не трудно предугадать, как наше слово отзовется.

Но, с другой стороны, в этом взаимодействии есть и активная состав­ляющая. Цивилизационный дискурс позволяет отчасти компенсировать от­сутствие собственно политического языка, достаточно приемлемого и об­щезначимого. Разговоры про цивилизационную традицию, проект и выбор позволяют политикам и власти высказывать идеи и целые программы, кото­рые нельзя озвучить в действующем политическом языке, не вступая в рез­кий конфликт с нормами действующей конституции и все еще остающими­ся правилами идеологических приличий8. Примерно в таком же положении оказывается и история, превращающаяся в своего рода гигантскую полити­ческую метафору, рисующую в образах прошлого тщательно оберегаемые образы будущего, выступать с которыми напрямую пока не получается9. Если пока еще неловко открыто мечтать о репрессивных диктатурах, особо желающие могут заниматься методичной реабилитацией наиболее выдаю­щихся тиранов, злокачественных нарциссов и просто садистов.

Тем более было бы некорректно делать вид, что отечественная философия от всех этих идеологических контекстов изолирована в «башне из слоновой кости» уже своей академической принадлежностью. Такая лишенная рефлек­сии позиция выглядела бы сейчас как минимум несовременной, а тем более не постсовременной, особенно для философских тем, буквально пропитанных идеологическими контекстами. Все это философствование якобы в себе и для себя давно стало архаикой – уже после марксовской критики идеологии.

Отсюда отдельная аналитическая задача – реконструкция современных и вполне конкретных политических проектов, маскируемых даже в пре­дельно обобщенных программах цивилизационного развития. Эти образы будущего могут быть скрытыми метафорами здесь и сейчас искомой поли­тики – точно так же, как такими гигантскими метафорами сплошь и рядом оказываются исторические и историософские конструкции. Все это – единственный способ выразить то, что высказать прямо пока не получается в силу целого ряда причин.

---

3.4. Вызов цивилизации. Сырьевая модель, ресурсный социум и проблема выживания

Ситуация вызова – отдельное состояние для цивилизаций. Долгое время в течение сравнительно регулярной жизни никакого вызова может просто не быть, но, однажды возникая, он может становиться и предельно настоятель­ным. Здесь возможны разные измерения: вызов может быть брошен цивили­зации в планетарном и космическом измерениях – как угроза существова­нию цивилизации на планете и даже в космосе (в контексте антропного принципа Вселенной), но может ставить перед жестким выбором и любую конкретную цивилизацию из локальных. В любом случае осмысленный и актуализированный цивилизационный проект, прежде всего, и должен быть именно ответом на вызов.

В настоящее время глобальный вызов при желании можно увидеть в проблеме сосуществования цивилизаций (отнюдь не только по Хантингто­ну), но и тогда в прояснении нуждается ряд моментов:

1. В чем именно заключается этот вызов и как на него уже реагируют глобальная цивилизация и локальные цивилизации, имея в виду, что этот вызов далеко не нов и что в ответе на него многое в мире уже достигнуто, в том числе и без российских инструкций?

2, Как на на этот вызов в мире и в России реагируют а) политика и б) философия? Как соотносятся между собой философская, идеологиче­ская и политическая реакции на данный вызов?

3. Достаточно ли мы внимательны и критичны к ситуациям, когда отече­ственная философия недооценивает и едва ли не игнорирует сделанное в этом плане мировой философией, а в «полемике на поражение» в качестве оппонента выставляет себе вульгаризацию устаревшей политики, не озада­чиваясь к тому же геостратегическими проблемами сугубо российского происхождения?

Вызов цивилизации может иметь прямое и непосредственное отношение к философии, а может и не иметь. Тем не менее философия обязана реагиро­вать на любой цивилизационный вызов, независимо от степени его внешней и формальной философичности. Скорее наоборот, истинно философский уровень как раз и определяется тем, насколько актуальное философствование в состоянии выйти за свои узко понимаемые профессиональные пределы.

Именно поэтому здесь также бывает уместно прибегнуть к нефило­софским авторитетам, нередко посрамляющим профессиональную филосо­фию пронзительными суждениями именно мировоззренческого свойства. Сэра Уинстона Черчилля с его нелицеприятным разделением уровней на­шей культуры и цивилизованности здесь превосходит разве что президент РФ. Еще в 2012 г. на расширенном президиуме Госсовета, посвященном национальным целям и стратегическим задачам, Владимир Путин заявил:

«…Пока не удалось уйти от инерционного энергосырьевого сценария <…> Это неизбежно ведет к росту зависимости России от импорта товаров и технологий, к закреплению за нами роли сырьевого придатка <…> Сле­дуя этому сценарию, мы <…> не сможем обеспечить ни безопасность стра­ны, ни ее нормального развития, подвергнем угрозе само ее существова­ние… (курсив мой. – А.Р.)»10. И добавил: «Говорю это без всякого преувели­чения». При этом надо понимать, что здесь мы имеем риторическое завершение целой программы, которой в кои-то веки удалось консолидиро­вать специализированное на теме экспертное сообщество и вменяемую, от­ветственную часть политического класса11.

Концептуальное, а в итоге и собственно философское возвышение дан­ной темы шло поступательно, с постепенным пониманием, что проблема не сводится к технологиям, но предполагает кардинальную трансформацию экономики, социальной сферы, политики, идеологии, а в конечном счете и самих архетипов сознания, характеризующих сырьевые модели и ре­сурсный социум от эпохи льна, леса, меда и пеньки до периода взлета и па­дения относительно модернизированного нефтегазового комплекса. Циви­лизационная проблема заключается в необходимости преодоления мощных инерций ресурсного социума, веками воспроизводящего фундаментальную схему Ключевского: «Государство крепло, а народ хирел».

Более того, проблема этого именно цивилизационного вызова, брошен­ного историей российской цивилизации как вековому инварианту, усугубля­ется целым рядом привходящих обстоятельств:

– сырьевое проклятье со временем поражает и прочие, несырьевые сфе­ры (в сырьевые отрасли и производства низких переделов превращаются да­же наука и образование, даже производство мозгов и знаний, тоже экспорти­руемых в виде сырья, но, в отличие от нефти, практически задаром);

– сырьевое проклятье переходит в проклятье институциональное, вследствие чего институциональные реформы превращаются в подлинную войну за государство, в которой партия сырьевой модели будет побеждать вплоть до момента обрушения сырьевой экономики, когда несырьевая аль­тернатива в одночасье потребуется в полном объеме и в готовом виде;

– независимо от оставшегося ресурса времени, зоны принятия решений и точки невозврата страна проходит уже сейчас, и вполне возможно, что точки невозврата уже пройдены.

---

Было бы ошибкой думать, что подобные коллизии являются порожде­нием нашего времени. Новейшие исследования цивилизации маиса показы­вают, что данная цивилизация исчезла одновременно с истощением источ­ников существования под влиянием неоднократной засухи. В этом контек­сте есть достаточно оснований говорить о специфических (и при этом весьма разнообразных) реалиях так называемых нефтедобывающих цивили­заций. Не надо напоминать, какое влияние на падение советской цивилиза­ции оказало обесценивание нефти. Не исключено, что резкое ускромнение попыток решить проблему сырьевой модели в наше время связано с подо­зрением, что фатальные изменения и сейчас уже необратимы. Эпидемия ко­ронавируса может оказаться в этом отношении лишь дополнительным ката­лизатором. Если же говорить о цивилизационных аспектах сырьевых (ши­ре – ресурсных) моделей, то надо иметь в виду, что это вполне заслуженная сфера исследований, для нашей философии, правда, почти закрытая гипер­трофией увлечения политикой, идеологией и духовностью, но не проблема­ми жизнеобеспечения. В качестве сильного примера таких исследований может служить новая книга Александра Эткинда «Природа зла. Сырье и го­сударство» [35]. См. также, в частности [22].

3.5. Российский цивилизационный проект на «движущейся платформе» цивилизаций модерна и постмодерна

Российский проект в принципе невозможно рассматривать вне колли­зии модерна и постмодерна по целому ряду оснований. С известными и не самыми существенными оговорками модерн, как и постмодерн, является именно отдельной и достаточно определенной цивилизацией. Более того, этот цивилизационный слом создает ситуацию движущейся платформы, на которой разыгрываются практически все базовые коллизии более локаль­ных ситуаций нашего времени.

Переоценка ценностей, основанная на критике катастроф высокого мо­дерна и породившая собственно постсовременную альтернативу, во многом была связана с ужасающим опытом двух тоталитарных колоссов – немецко­го и российского. Речь идет об идеях и реализациях тотальных проектов, из­начально бывших идеалом всего Нового времени, пока воплощение этих идеалов не показало, что жить в макетах, реализованных в натуральную ве­личину, невозможно, независимо от качества этой градостроительной, поли­тической и идеологической архитектуры.

Фундаментальная и именно цивилизационная проблема нынешней России как раз и заключается в столкновении незавершенного позитива модерна с экс­тремальным политическим постмодернизмом, последовательно разрушающим принципы порядка, денотации и адекватности смысла и заменяющим все это совершенно отвязанной эклектикой и «онтологической» безответственностью.

Основные принципы этой концепции в сжатом виде представлены в цикле публикаций автора об «Архитектонике постмодерна» в журнале «Вопросы философии» [18; 19; 20], в недавней статье «Миллениалы эпохи postmodern» в журнале «Человек» [21] и др.

4. Порядок из хаоса. Хаос из порядка

4.1

Такого рода систематическое картирование проблемного поля можно и нужно было бы продолжить. Отдельный слой – типология и география ци­вилизаций, система взаимоотношений данного проекта с другими цивилиза­ционными образованиями в классификациях, в истории и в мире. Здесь так­же проявляется множество параметров: моменты притяжения и отталкива­ния, аналогии и противопоставления…

Уже в обычной географии совмещение методом накладки, например, политической и физической карт мира дает новое знание: такие визуализа­ции показывают, каким образом природа своими естественными рубежами, ландшафтом и климатом, полезными ископаемыми и другими ресурсами участвует в формировании межгосударственных границ и отношений. Такие тематические наслоения в изучении проектов цивилизационного развития также имеют более одного слоя картирования.

В свою очередь, все эти слои нанизаны на отдельную иерархию размер­ности (иерархию масштабов цивилизаций), что дает дополнительные изме­рения в общей объемной комбинаторике. Эти масштабы также могут быть по-разному актуализированы. Так, глобальный коронакризис буквально на глазах все более легализует употребление термина «цивилизация» именно в планетарном масштабе12. И философия, конечно же, не вправе не реагиро­вать на такие изменения в составе общеупотребимых слов и смыслов, по­степенно становящихся общезначимыми.

Вместе с тем не менее, а возможно, и более продуктивным в наше вре­мя может оказаться движение к противоположному полюсу – к мини- и ми­кромасштабам, когда цивилизация начинает пониматься не как отдельный окантованный объект, существующий как самодостаточное и полноценное целое в так или иначе означенных границах, а как составляющая, которая может быть вплетена в более общие интегральные цивилизационные об­разования. В этом смысле Россия может быть одновременно и разделена на

---

ряд резко конфликтующих цивилизаций внутри себя, и распределена как разделенная цивилизация в мире. В этом отношении нечто подобное может происходить и с другими цивилизациями. Не исключено, что отнюдь не только искусство заголовка подвигает авторов писать тексты с такими лихи­ми названиями: «Исламский цивилизационный проект: то, чего нет»13.

Ко всей этой и без того трехмерной модели можно добавить еще и чет­вертое, временное, темпоральное измерение. И тогда мы получим основу для сильной комбинаторики, помогающей отслеживать самые разные аспек­ты цивилизационного процессинга и проектирования. Чем-то это напомина­ет Борхеса или великую «машину Луллия»: простой механический перебор сочетаний слов должен в потенциале спродуцировать и все возможные ли­тературные и научные произведения, которые только вообще могут быть когда-либо и кем-либо написаны. Однако все эти почти линнеевские класси­фикации в случае с цивилизационными проектами имеют исключительно эвристический, я бы даже сказал, вспомогательный смысл. Работа с реаль­ными, живыми объектами в этом духе неизбежно приводит к редукции, бы­стро переходящей в ригидность. Наука превращается в бесконечные споры о словах и в выяснение правоты позиций, которые вообще находятся вне альтернатив правильного и ошибочного. Сама специфика объекта здесь тре­бует перехода от традиционной систематики к существенно иным парадиг­мам, во многом характерным для постмодерна и даже постмодернизма.

---

4.2.

Трудно найти примеры более разнородного, внутренне противоречиво­го и нестрогого, даже хаотичного словоупотребления, чем в дискурсе о ци­вилизации. Не зря часто так резко и в целом адекватно реагируют на эту откровенно запутывающую и слишком нестандартную ситуацию – и это только если иметь в виду собственно научную сферу. Однако философский анализ обязан учитывать всю совокупность языков, в которых так или иначе представлен дискурс о цивилизации. Это языки собственно философии, научной теории и истории, этнологии и этнографии, культурологии и по­литологии, исследований в области идеологии и пропаганды, техносферы и экологии, международных отношений и общей глобалистики… А главное, это еще и язык практики, живого интеллектуального общения и прямая по­литическая речь, начиная с бесконечного множества интереснейших быто­вых суждений и заканчивая высказываниями духовных вождей, лидеров движений и представителей высшего политического руководства. Надо лишь выйти из заповедника внутренней переписки между коллегами-про­фессионалами и замкнутого круга привычного письма и чтения. Как только начинаешь собирать такого рода коллекции, тут же выясняется, что во всем этом массиве высказываний плотность полисемии, разночтений, противоре­чий и контрарных оценок выглядит просто катастрофической. Будто люди на разных языках говорят об одном и том же, или, наоборот, на одном языке говорят о разных вещах, совершенно этого не замечая.

И вместе с тем приходится признать, что это не тот случай, когда в дис­курс о цивилизации можно радикально внести сколько-нибудь приемлемый (в традиционном смысле) порядок, а тем более отказаться от самого этого сло­ва и связанного с ним вокабулярия, какая бы путаница при этом ни возникала.

Скорее наоборот, само это внешне не организованное множество упо­треблений одного и того же слова порой в совершенно разных объемах, ас­пектах, оценках и даже смыслах есть одновременно и данность речи, и свойство самого предмета. Соответственно, это же относится к связанным суждениям и высказываниям, причем как в теоретическом и историческом дискурсах о цивилизации, так и в соответствующей этнонауке, в обыденном знании. Бороться с этим бесполезно – это надо принять как уникальный дар и исследовать с благодарностью. Не каждой науке в качестве объекта выпа­дает такая захватывающая «природа».

Привычная логика, обыденная и научная, всегда хочет порядка, но в данном случае вынуждена приходить к нему через не вполне осознанную редукцию. Если исследовать корпус словарных статей и даже большинства основополагающих работ о цивилизации и цивилизациях, о цивилизацион­ных процессах, проектах и т.п., то окажется, что в каждом из этих текстов по отдельности царит своя упорядоченность и правильность, достигаемая…

изоляцией от всего, что мешает схеме. Хаотизм возникает при введении этих текстов в единый внутренне взаимосвязанный корпус. Если же эти тек­сты деконструировать до уровня молекулярных, а затем и атомарных выска­зываний и суждений, то этот хаотизм, во-первых, окажется на порядок большим, чем это видится даже в самых отчаянных оценках, а, во-вторых, очевидно непреодолимым без серьезных потерь, возможно даже изменяю­щих самой природе объекта.

И, наоборот, если каждое из таких словоупотреблений трактовать как одно из «лиц» слова «цивилизация», то это тот самый случай, когда речь по опреде­лению идет о «неопределенном круге лиц». При этом сразу лучше исходить из того, что каждое такое «лицо» имеет право на существование и в задачу ана­литика входит не полицейская функция контроля, а тем более ограничения та­ких прав, но самостоятельное, инициативное и именно адвокативное изыска­ние таких прав в интересах лица и в презумпции их априорного наличия. Речь идет не об избирательно прореживающей, а именно о понимающей аналитике (спасибо Эмилю Дюркгейму с его «понимающей социологией»)14.

4.3.

Однако сама эта задача – увидеть во всем этом хаосе россыпь, а не му­сор – нуждается в теоретическом осмыслении и построении неклассической методологии анализа. Не исключено даже, что речь идет о выборе на уровне философской парадигмы: есть подозрение, что не всякая философия в силах справиться с подобными мерцающими множествами просто по определе­нию, в силу принадлежности к иной интеллектуальной среде, к иному миру представлений и реалий.

---

«Обтряхивающая» редукция всегда соответствует поискам сущности. Поэтому и оппонента, как правило, здесь опровергают одним ударом, какие бы фундаментальные исследования за его тезисом ни стояли. Отсюда все те же претензии написать сводное каноническое определение – дать единствен­но верную и полную дефиницию цивилизации. Отсюда такие же судьбо­носные развилки: подвержены цивилизации изменениям или нет, сколько цивилизаций было в истории России – две или одна?

Постсовременное состояние дискурса о цивилизации, возможно, распо­лагает к столь же неклассическим парадигмам, например, в духе постсовре­менного прагматизма Ричарда Рорти, в особенности к его классическому пониманию фундаментальной иронии. «Метафизики верят, что во внешнем мире имеются реальные сущности, раскрывать которые наш долг, да и сами сущности расположены к тому, чтобы их открывали» [16, c. 106]. «Ироник же, наоборот, является номиналистом и историцистом» [Там же, с. 105].

С этой точки зрения все множество предметов, аспектов, суждений и оценок, которое мы получаем в результате предыдущего объемного кар­тирования, представляется скорее массой, применительно к которой и в самом деле не работают оппозиции правильного и неправильного, вы­сокого и низкого, главного и второстепенного, центрового и периферийно­го, маргинального. Скорее, все это в целом более напоминают ризому Де­леза и Гваттари, по конструкции несводимую не только к ячеистым решет­кам, но и к древовидным, иерархически ветвящимся организованностям. Номиналист и историцист не пытаются навязать этой ризоме тот или иной правильный схематизм, но делают на ней какие угодно срезы, каждый раз открывающие новые смысловые композиции – своего рода концептуаль­ные маршруты. Цивилизация риса только кажется чем-то имеющим мало отношения к традиционной, а тем более к современной России. Однако грамотный срез показывает, что дикая жара и безумная скученность насе­ления в этой цивилизации, к которой и сейчас относится более двух тре­тей населения Земли, автоматически воспроизводят точно те же фигуры социальности, которые в соответствии с заслуженной аналитической тра­дицией в России считаются следствием холодного климата и фатальной разреженности населения на большей части территории страны. Ключев­ский со своим сакраментальным «Государство крепло…» был бы и здесь более чем уместен, и я не удивился бы, если бы поговорка «Бабы новых нарожают» оказалась еще и китайской.

Смысл такой маршрутизации заключается также в том, что она позволя­ет осмысленно выбирать те или иные наиболее значимые акценты. Для од­них цивилизаций (или в конкретных ситуациях) принципиально важной оказывается проблема собирания или утраты идентичности, а также терри­ториальной интеграции, дезинтеграции и реинтеграции. В других случаях

проблемы могут обостряться в связи с разрушением господствующей идео­логии и самой идеократии, а соответственно – и с дезориентацией сознания общества. Особые случаи составляют вышеописанные ситуации цивилиза­ционного вызова и выбора, внутреннего или внешнего.

Здесь же важно оценить саму возможность определения удельных весов и акцентов таких факторов в исследовании цивилизационных проектов. Од­но дело, когда цивилизация в целом и конкретные цивилизации буквально бесятся с жиру, деградируя духовно и морально, и совсем другое – когда страны, упиваясь мифами своей якобы неповторимой духовности, на глазах распадаются как материальные цивилизации, едва ли не полностью импор­тируя всю свою технико-технологическую «современность». Истории из­вестны случаи, когда цивилизации оставались практически без источников пропитания и средства существования, и эта всемирная история еще не кон­чилась – пусть в не столь буквальных версиях. Логика упадка и гибели – ци­вилизационная эсхатология – теоретически исследована явно недостаточно, особенно в отношении современности и перспективы. На это с особой си­лой обращает внимание разразившийся именно в наше время коронакризис.

Также здесь важны и продуктивны совпадения типологии цивилизаций, их географии и даже «социологии идей». Если допустить, что СССР (плюс частично соцлагерь и мировое освободительное движение) географически и исторически, пространственно и темпорально был одной из локальных цивилизаций, то окажется, что для одних стран и целых цивилизационных ареалов он был источником идей, идеологии и образцом ее лидирующего воплощения, а для других – одновременно военно-стратегическим соперни­ком, конкурентом в области вооружений, высоких военных технологий и… все той же «страной-бензоколонкой». Перебирая такого рода крайне разно­образные комбинации, мы периодически оказываемся в положении пользо­вателя игрового автомата, в котором с известной логикой и частотностью выпадают одновременно два, три, а то и все четыре играющих знака.

Особенно это значимо при переходе к максимальной локальности, фрактальными единицами которой являются даже не отдельные страны и государства, а наблюдаемые в них элементы, включения самоподобия или заимствования. В этом плане Россия есть одновременно: 1) часть мировой цивилизации, 2) редчайший случай цивилизации, располагающей ресурсом уничтожения цивилизации на планете Земля, 3) достаточно определенная локальная (одна из локальных) цивилизация, 4) образование, пережившее в своей истории смену достаточно самостоятельных цивилизаций, 5) особо­го рода более или менее эклектическая сборка отдельных цивилизационных фрагментов, вкраплений и переплетений. Если сменить оптику и сделать фокус существенно короче, то окажется, что и Российская империя, и СССР, и постсоветская Россия – все это еще и сростки существенно разных сверх‐

локальных цивилизаций. Считать одной цивилизацией Советскую Прибал­тику и республики Средней Азии можно было лишь с очень большими по­правками, оговорками и уточнениями.

4.4

Тем более усложняется картина при подключении четвертого измерения (причем это именно отдельное темпоральное измерение всей модели, по­скольку фактор времени в узком смысле по-разному реализуется в истории на разных этапах становления).

В качестве примера можно привести один только сюжет переплетения смыслов в понимании цивилизации как процесса и как состояния в наложе­нии на множественность вызовов и ответов, касающихся локальных циви­лизационных образований в рамках одной интегральной цивилизации.

Все сочинения на тему цивилизации, не слишком далеко выходящие за круг представлений Википедии, начинаются с утверждения, что изначально понятие цивилизации употреблялось именно как обозначение процесса ци­вилизации и лишь в ХХ в. более укоренилось в картине синхронного сосу­ществования ряда локальных цивилизаций. Это по-своему логично в той мере, в какой на определенном этапе то, что уже тогда именовало себя циви­лизаций, само переживало стадию активного цивилизационного прогресса. Далее процесс цивилизации выражается в распространении основ и благ цивилизации как таковой на нецивилизованную или недостаточно цивили­зованную часть человечества. И лишь затем термин «цивилизация» начина­ет употребляться в основном как существительное, и, как правило, во мно­жественном числе. Такова почти каноническая схема15.

Однако более короткофокусная наводка открывает несколько другие хроники и хронологии. Все начиналось гораздо раньше: «На протяжении XVI столетия «отрытие Европой великих цивилизаций, известных до той поры лишь по смутным слухам (в Китае, Японии, Юго-Восточной Азии и на Индийском субконтиненте) или даже вовсе неизвестных (ацтекской Мексики и инкской Перу), внушало идею о неисчерпаемом человеческом многообразии. Большинство этих цивилизаций развивались совершенно не­зависимо от известной истории Европы, христианского мира, Античности и, по сути дела, человека: их генеалогии лежали в стороне от Рая и не впи‐

---

сывались в него. (Лишь гомогенное, пустое время могло стать их вместили­щем.) О влиянии этих открытий можно получить представление по своеоб­разным географиям воображаемых государств той эпохи16.

Все эти лукавые утопии, смоделированные по образцу реальных откры­тий, изображаются не как потерянный Рай, а как тогдашние современные общества. Можно утверждать, что таковыми они и должны были быть, по­скольку сочинялись как критики тогдашних обществ, а названные открытия положили конец необходимости искать модели в давно минувшей древно­сти» [1]. При желании в этом можно увидеть даже первые подходы не толь­ко к логике локальных цивилизаций, но и к тому, что впоследствии стало называться постколониальным и даже постсовременным17.

Особый интерес (в том числе именно для России) представляют случаи синхронного темпорального расслоения, когда цивилизация пребывает в разных временах сразу. «Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае (2001–2010)», разработанный отделом по исследованию стратегии модерни­зации Китая Китайской академии наук, полный сухих формализмов и econometrics, начинается с философического и одновременно эпически-лирического полотна: четыре течения великой Янцзы от Тибета до океана со­ответствуют четырем стадиям эволюции – здесь и сейчас последовательно наблюдаются примитивные общества, аграрные, индустриальные и постин­дустриальные (история, отлившаяся в географии)18. При этом стратегии мо­дернизации Китая строят модели с временным горизонтом до конца этого ве­ка… Становится неловко за наши стратегии 2020, почему-то называвшиеся среднесрочными и засоренные мелочами при дефиците стратегического ви­дения. К тому же китайцы исследуют свою модернизацию не «в среднем по госпиталю», но с учетом региональных различий и асинхронности. Если свои же российские общие показатели мы сможем и дальше заимствовать у трудолюбивого соседа (хотя бы и с коррективами), то философию модерни­зации и ее региональную стратификацию за нас не сделает никто.

4.5

И, наконец, особая аксиология проблемы – вопрос о положительных и от­рицательных интегральных оценках самого явления цивилизации, причем не в профессиональной научной и философической аналитике, а именно в этно­науке и сознании общества, в обыденном словоупотреблении. Так, можно сделать далеко идущие выводы об отношении к цивилизации из следующего

---

уже почти держурного заявления: «Вся европейская цивилизация эволюцио­нировала на нравственных принципах христианства. Коммунистическая идео­логия тоже восприняла их, взяв многое из Нового Завета» (патриарх Алек­сий II). Здесь нет и тени настороженности в отношении к явлению цивилиза­ции вообще и к явлению европейской цивилизации в частности – и это идеологическая и общеполитическая позиция РПЦ прошлого издания!

В повседневной речи и письме нередко легко уживаются и прямо противо­положные оценки. Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

«Я написал эту книгу, не преследуя никаких политических целей и ника­ких общественных задач. Просто в соответствии с пережитым я захотел рассказать, что память сохранила, а главное, отметить этапы того пути, кото­рый привел меня к мысли, что единственное ценное в нашей жизни – это ра­бота духа и освобождение живительных сил нашей души от всех пут матери­альной цивилизации и ложных идеалов (Париж, Июнь 1932 г.)… Народы западной цивилизации именно и являются печальными пришельцами, но там, на нецивилизованном востоке, никто еще не утратил надежду на лучшую жизнь за гробом…».

В том же духе цитируется императрица (о Распутине): «…Но ты ведь знаешь, Аликс, что Бог никогда не наделяет способностями творить чудеса детей цивилизации».

Что не мешает тому же автору тут же легко и органично писать о цивили­зации в традиционно позитивном ключе: «Николай обладал всеми качествами лояльнейшего президента цивилизованной республики, что заставляло его часто забывать, что Невский проспект и Елисейские поля – это далеко не од­но и то же… Мы не поняли того, что помощь белым армиям являлась залогом победы над тем злом, которое угрожает всему цивилизованному миpy… Когда я нахожусь в Европе, я всегда испытываю чувство, как будто гуляю по красивым аллеям кладбища, в котором каждый камень напоминает мне о том, что цивилизация покончила самоубийством в августе 1914 года… Я не счи­таю современную эпоху ни цивилизованною, ни христианскою».

При этом парадоксально, что негативная предустановка может присут­ствовать в самых, казалось бы, неромантичных концепциях и теориях: «Или, как это думает Спенсер, такой пружиной является потребность наибольшего счастья, которая все полнее удовлетворяется более сложными формами циви­лизации? Тогда следовало бы доказать, что счастье возрастает вместе с циви­лизацией… Даже если правда, что теперь мы склонны искать счастье в про­мышленной цивилизации, то ничто не убеждает нас в том, что в будущем мы не будем искать его в чем-нибудь другом» [5, c. 256–309].

Главное в этой бесконечной россыпи – удержаться от выяснения, кто прав, а кто заблуждается, и признать такого рода амбивалентность свойством самого предмета. Такой взгляд на вещи защищает от бесконечных и столь же

бессмысленных дискуссий и учит скорее аналитической эмпатии – стремле­нию понять мотивы, смыслы и интенции людей, делающих подобные заявле­ния о цивилизации и цивилизациях, даже если при этом они, казалось бы, са­мым неподобающим образом противоречат сами себе.

5. «Большой маршрут». О константах и динамике цивилизационной истории

Осталось показать, каким образом метод максимально широкой сборки дискурса о цивилизации работает при рассмотрении реальных проблем и кол­лизий, в том числе тех, что в настоящее время уже достаточно остро дискутиру­ются в рамках темы «Российский проект цивилизационного развития». Под­ключение составляющих и смежных аспектов, таких как связь духовной и мате­риальной цивилизации, идеология и политика, культура, идентичность, вызов и ответ, источники существования, цивилизационная эсхатология и т.д. и т.п., способствует не только полноте охвата, но и связности понимания в сквозной логике концепции. Таково необходимое условие движения от мнения к теории.

5.1

В качестве методологии предлагаемый холистический подход ориентиро­ван не столько на отсеивание «неправильных» значений, сколько на их равно­правную (и в этом смысле либеральную) сборку. Для этого требуется особого рода эмпатия – способность поставить себя на место оппонентов и тем самым прояснить их собственные смыслы и специфические интенции. Это не озна­чает согласия с любыми чужими позициями; скорее наоборот, прояснение су­ти и различия контекстов вскрывает грубые идейно-политические конфликты, до этого успешно маскируемые имитацией тонкой аналитики и якобы акаде­мических дискуссий. Особенно это полезно, когда в историософических мо­делях оказываются упакованы вполне определенные идеологии и политиче­ские программы, открыто прокламировать которые у их сторонников не хва­тает решимости ввиду внешних обстоятельств и ответственности по отношению к собственной позиции. Если же договаривать начатое до конца, до конкретных политических выводов, становится понятным, иносказанием борьбы каких образов и проектов будущего России является вся эта имитация «игры в бисер», в частности вокруг констант истории России.

В случае, когда люди почему-либо упорно не договаривают собствен­ных концепций до конца сами, это всегда можно сделать за них: логика превращения идей в политику, как правило, достаточно объективна и допус­кает достоверные реконструкции. Во всяком случае, у реконструируемых всегда остается право оспорить эти реконструкции, хотя такое оспаривание чаще оказывается еще более саморазоблачительным.

Почти идеальной в качестве материала для такого опыта выглядит си­стема взглядов так называемого консервативного патриотизма, которую С.А. Никольский пытается критиковать в докладе и в предпосланной этому докладу статье из «Вопросов философии».

Прежде всего, есть все основания полагать, что в данном случае мы имеем дело не с противостоянием разных историософских школ и подходов, а с гораздо более глубоким конфликтом – с лишь слегка закамуфлирован­ным проявлением «холодной гражданской войны в сфере идеологии» и не только. Иначе это называется «полемика на поражение». Если воспользо­ваться близкими С.А. Никольскому аналогиями из художественной литера­туры, то это даже не набоковские герои и судьбы, а, если угодно, подобие «Тихого Дона» – во всем богатстве перипетий и коллизий этой величествен­ной и суровой драмы с множеством летальных исходов. (Но, правда, с по­правками на нынешнее измельчание характеров и самих убеждений.) Свое оперативное появление вблизи такого рода дискуссий я объясняю простым словом из известного фильма: «Стреляли…».

5.2. Рефлексия, теория, историософия, идеология, политика, пропаганда

Критику своих оппонентов, идеализирующих константы российской истории пантеоном от Николая I до Сталина, С.А. Никольский усиливает за счет расширения арсенала историософии опытом и возможностями фило­софствующей высокохудожественной литературы. Его коварный план по­нять несложно: далеко не все гении великой русской словесности были пад­кими на прелести кнута и самовластья. Скорее наоборот. Свободолюбие и стремление к политической цивилизованности – одна из очевидных и наи­более привлекательных констант великой русской литературы, и отказы­ваться от этой традиции у ее наследников нет никаких оснований, кроме по­датливости актуальному политическому насилию.

Тот факт, что С.А. Никольский выступает здесь с откровенным «иду на вы», означает, что в структуре общего мегапроекта, а также в его жанровом спектре и публикационной стратегии определяется вполне характерная ли­ния острой идеологической полемики. Эту линию в любом случае не полу­чится «растворить» в теоретических упражнениях и исторических экскур­сах. Тем более эта проблема станет явной, если и когда данная линия полу­чит развитие и постепенно начнет осваиваться в более подходящих для подобной тематики полемических форматах. В любом случае уже сейчас есть основания задуматься о возможности отдельной прописки этой поле­мики в рамках общей публикационной стратегии и в гипотетической струк­туре финального отчета по теме. Не во всякий контекст такое выяснение от­ношений гармонично встраивается. В торговле это называется «проблема товарных соседств».

Что касается теории, то начать здесь можно было бы с методов критики идеологии у Маркса: у нас нет никаких оснований отказываться от такой критики и самокритики в отношении идеологий недавнего времени и тех, с которыми приходится иметь дело сейчас, в отношении оппонентов и самих себя. После «Немецкой идеологии» и особенно после «18-го брюмера…» принимать упаковку за самое содержание просто неинтересно. И сейчас нет такой привилегированной позиции, которая защищала бы нас от подобного рода сокрушительного анализа и самоанализа. Традиции прошлых поколе­ний, как и прежде, тяготеют, как кошмар, над умами живых…

В параллельных концепциях такое отношение можно было бы тракто­вать, например, в духе герменевтики (или политической экзегетики), даю­щей толкования и в том числе вскрывающей всякую неявную интенцио­нальность. Холлистическая установка предлагаемого нами подхода корре­лирует с принципами герменевтического круга даже в первичной интерпретации Шлейермахера (через диалектику части и целого), не говоря о Дильтее, а затем Хайдеггере.

В теории среднего уровня можно было бы воспользоваться понятиями установки и предустановки (Узнадзе, Анохин, Бернштейн и др.). Наивно рассчитывать, что на людей подействуют сколь угодно рациональные и убе­дительные аргументы извне, если подобную аргументацию они жестко бло­кируют на уровне самосознания и в презентации собственных идей, при вы­работке собственных позиций. Априорные взгляды и оценки здесь изначаль­ны, они предшествуют всякому анализу и всякой коммуникации, а потому неизменны – константны. Люди часто сначала в силу тех или иных причин занимают конкретные позиции, а уже потом становятся адептами их идеоло­гического оформления. В результате они все время доказывают друг другу в качестве теорем то, что в действительности является для них аксиомами.

Если провести систематический жанровый анализ, то окажется, что в дан­ном случае мы наблюдаем не просто снижение философии и историософии до уровня идеологии, но и дальнейшее снижение идеологии до уровня якобы научно фундированной публицистики. Идеология все еще предполагает те или иные перемещения в диспозиции «вера – знание»; здесь же компонента знания стремится к нулю и постепенно оказывается на грани, за которой для «убе­жденно говорящего» не так обязательна даже сама вера в то, что он пропове­дует (что, собственно, и выражается этим сладким словом «пропаганда»).

Понятно, что любая сколь угодно мощная контраргументация в данном случае позволяет отчасти повысить убежденность и мобилизованность и без того «своих», в некоторой степени воздействовать на колеблющихся, возможно, отчасти повлиять на массовку противоположного лагеря и уж точно никак не повлияет на позицию критикуемого оппонента – идеолога и пропагандиста. Однако диверсионная эмпатия действует в прямо противо‐

положном направлении. В единоборствах, особенно в технике дзюдо, это трактуется как перехват движения и силы противника. Его позицию надо не опровергать, а, наоборот, принять как святое и доработать до логического конца, морального и политического. Надо достроить идеологию оппонента до реального политического проекта и мысленно довести этот проект до его возможного практического завершения. Так, учитывая константы и установ­ки консервативной траектории от Николая I Романова до Иосифа Джуга­швили, многое прояснило бы написание проекта открытого письма ученого совета Института философии РАН и авторского актива государственной те­мы «Российский проект цивилизационного развития». Адресат – политиче­ское руководство страны: президент, премьер-министр, спикеры обеих па­лат Федерального Собрания. Возможности таких обращений в позапро­шлом году были весьма эффективно использованы при коррекции схем госзадания и отчетности, исходивших от Министерства науки и образова­ния Российской Федерации и примкнувшей части администрации РАН. В новом аналогичном по статусу письме на основании проведенного анализа российских исторических констант могли бы быть сформулированы конкрет­ные предложения по отмене ряда базовых статей действующей Конституции Российской Федерации, прежде всего утверждающих народ «единственным источником власти, вводящих принципы разделения властей, независимого суда, неприкосновенности гражданских прав и свобод, выборности и регу­лярной ротации власти… Либо вся эта либеральная демократия заменяется альтернативными положениями типа единственным источником власти в Российской Федерации является…» (нужноe указать), либо получается, что пропагандисты констант незаметно подталкивают руководство страны на конституционное преступление, именуемое узурпацией власти и сурово на­казуемое (в Белоруссии, например, – смертной казнью).

В мягком варианте это могут быть адресованные власти рекомендации по обращению в нынешних условиях с демократическими и либеральными нормами действующей конституции в духе сталинской политической прак­тики. Однако в любом случае вытекающие из историософии политические проекты необходимо не просто договаривать до конца, но и оставлять следы «в твердой графике». Поскольку это особый и еще не всеми освоенный жанр, тем более есть смысл оказать коллегиальное содействие консерватив­ным патриотам в составлении подобных документов.

5.3. Имперские и мобилизационные стратегии. Ресурсный социум в XXI в.

Одной из фундаментальных консервативных констант является империя, имперское как политическая и геостратегическая модель и как тип сознания. При этом надо понимать, что апофеозом имперского в нашей истории была даже не царская Россия, и даже не СССР во главе соцлагеря. В прошлом веке

коммунистическая империя по сути и в потенции включала в себя все миро­вое революционное и национально-освободительное движение, а также все анклавы идеологии революционаризма, не исключая даже европейского троцкизма и маоизма с их очевидно нашей идейной генетикой.

Элементарная эмпатия вскрывает природу этого типа сознания, страда­ющего фантомными болями утрат распадавшейся империи со всеми мину­сами, но и плюсами такого рода государственной, культурной, да и просто цивилизационной сборки. Но это не мешает и проявлениям деконструктив­ного, а часто и злокачественного геополитического нарциссизма, фиксиро­ванного на глобальной грандиозности и всемогущественности, порой даже за гранью медицински, клинически квалифицируемого бреда величия.

Однако продление этой имперской константы в наше время тем более вызывает ряд вопросов. Можно сколько угодно рассуждать о традициях рос­сийской имперскости, но нельзя не видеть и макроисторической динамики всей этой глобальной платформы. Империи распадаются большими куска­ми, но это не значит, что их можно регенерировать механическим «свинчи­ванием» такими же макрофрагментами. Имперское как таковое, очевидно, переходит в совсем другие агрегатные состояния – уже перешло, и доста­точно давно. Империи собираются поверх государственных границ, и в этой тенденции содержится нечто гораздо большее, чем формирование полных или частичных межгосударственных союзов. Империи нового типа – ин­формационные, интеллектуальные, культурные, научно-технологические, финансово-экономические, социогуманитарные и т.п. – срастаются не «кус­ками», а за счет диффузии суверенных субъектов как атомов в неразрывном срастании идеально полированных металлических поверхностей. Это сбор­ки по определению либеральные – в самом широком и глубоком смысле это­го слова. Прямая и обратная диффузия активности сотен миллионов суве­ренных индивидов является для таких империй гораздо большей гарантией от распада, чем любые формально-договорные отношения, а тем более от­ношения силы. И наоборот: в настоящее время попытки все так же кусками собрать обломки прежних империй, как правило, контрпродуктивны; они приводят лишь к самоизоляции и геополитическому одиночеству с таким трудом гальванизируемых метрополий.

Все то же самое относится к безнадежным попыткам законсервировать, а часто и усилить когда-то эффективные мобилизационные стратегии. В этом новом мире побеждают образования, энергетика которых складыва­ется из активности и инициативы множества суверенных субъектов. Цен­трализованная мобилизация, бывшая еще на что-то способной примерно до второй трети прошлого века, с тех пор ни на что великое да и просто про­дуктивное уже не годится.

В нынешних весьма специфических условиях России «нефтедобываю­щая цивилизация» и «экономика трубы» реально работают скорее на демо­билизацию. Ориентированная на перераспределение институциональная среда, по сути своей, враждебна всякому собственному производству. Вне собственной сырьевой модели государство распределяет права на ведение предпринимательской деятельности как своего рода ограниченный ресурс, подобно квотам на нефть или вылов рыбы.

Что же касается проблемы вызова и необходимости для России делать ци­вилизационный выбор здесь и сейчас, то и в этом отношении мобилизацион­ные идеологии и стратегии самым очевидным образом блокируют возможно­сти «смены вектора развития с сырьевого на инновационный» – со всем дра­матизмом возможности «поставить под вопрос само существование страны».

5.4. Локальные константы и общая динамика

Отдельную тему представляет собой временной, темпоральный срез проблемы развития цивилизации. В общем картировании множеств такого рода сюжетов, составляющем отдельную и весьма продуктивную задачу, можно выделить следующие основные аспекты, связанные с актуальными политическими воплощениями такого рода конструкций.

В том, что касается неизменности или изменчивости цивилизационных образований, это вопрос исключительно выбора контекста, а то и просто конвенциональной терминологической договоренности, вполне реализуе­мой при достаточной эмпатии к позиции оппонента. Это также вопрос исто­рической локализации: в одни периоды скорость таких изменений действи­тельно близка к нулю, а в другие – настолько велика, что превышает воз­можности человеческой адаптации. Помимо «шока от будущего», подлинные эффекты «социотрясения» (Б.А. Грушин) может вызывать шок от уже наступившего настоящего.

Следующим принципиальным моментом является вопрос о наличии интегральных исторических тенденций (мегатрендов, по Нэсбиту), пере­крывающих более локальные колебания, прорывы и возвраты, забегания и отставания. Такие мегатренды могут рассматриваться в масштабе гло­бального взаимодействия либо в суммарной направленности изменения ло­кальных цивилизаций, в том числе России. Отрезвляющим моментом в та­ких дискуссиях является прямое сопоставление состояний, так или иначе отстоящих друг от друга в истории. Это может быть сопоставление разных состояний условного человечества, а может быть и сопоставление состоя­ний конкретной общности, даже более локальной, чем отдельные государ­ства-цивилизации. В таких сопоставлениях даже политические константы чаще всего утопают в общей динамике цивилизационных изменений во всей их многоаспектности.

В идеологических дискуссиях важно также учитывать, что респекта­бельный, цивилизованный консерватизм вовсе не отрицает наличия и ценности изменений, а лишь регулирует их радикализм и скорость в соот­ветствии с более общей исторической динамикой. Идеализация констант скорее свойственна так называемым палеоконсерваторам. Приписывание России в этом плане какого-либо особенного консерватизма, во-первых, противоречит исторической эмпирии, а во-вторых, выглядит оскорбительно для нации. Слишком похоже на утверждение известного историка о том, что у русских есть одна лишняя хромосома.

Кроме того, подобные утверждения взрывают и сами константы. Сама сталинская идеология базируется на культе революционных изменений, разогреве исторической динамики, опережении всего прогрессивного чело­вечества в его экзальтированном стремлении в очень светлое будущее. Не­трудно догадаться, сколько лет без переписки можно было получить при Сталине за добрые слова в адрес Николая «Палкина». Или за неуважение в адрес пугачевых, разиных, болотниковых и далее по списку.

В новейших условиях необходимо также учитывать проблему измене­ния самого характера изменений. Идеология констант более расположена к распространению на историю причинно-следственных, так называемых динамических закономерностей в духе лапласовского детерминизма. С неко­торых пор такого рода архаика уступает место опоре на логику стохасти­ческих, вероятностно-статистических закономерностей. Более того, в по­следнее время все большее значение придается логике бифуркаций – изме­нений, в которых малые сигналы на входе дают непредсказуемо сильные эффекты на выходе. В частности, эта логика многое проясняет и во всей ис­тории русской революции от начала прошлого века до ее самых последних развилок, вплоть до «обнуления».

5.5. Метаидеология. Металиберализм

В докладе С.А. Никольского не случайно просматривается и явное стремление обнаружить нечто общечеловеческое, которое обеспечивало бы саму возможность всечеловеческого в разных границах, локусах и масшта­бах его применимости. Эта проблема реально существует, однако она вряд ли решаема в одном измерении.

В самом деле, триумфальное шествие всечеловеческого возможно толь­ко при условии, когда сама его логика и ценности представлены в той или иной именно общечеловеческой конструкции.

При более строгом анализе выясняется, что это в чистом виде проблема ведения и введения метаязыка, без которого, как известно, фатально нераз­решимы даже хрестоматийные античные апории.

В теории идеологии эта же проблема идеально иллюстрируется класси­ческим сюжетом из тургеневского «Рудина»: «У меня абсолютно нет ника­ких убеждений. – Вы в этом совершенно уверены? – Да. – Так вот вам на первый случай ваше первое убеждение». Или так: «Вы абсолютно убежде­ны в универсальности логики и ценностей всечеловеческого? – Да. – Так вот нам на первый случай наше еще одно общечеловеческое (но уже на ме­тауровне, в горизонте идеологических высказываний об идеологии)».

Далее придется признать, что такого рода метаидеология по определе­нию является именно либеральной. Классический вариант – содержащийся в Конституции Российской Федерации запрет на огосударствление какой-либо одной из идеологий с признанием ее доминирующей и общеобязатель­ной. Как только мы отказываемся от этого либерального по самой своей су­ти запрета, мы тут же делегируем неизвестно кому право навязывать нам нечто общечеловеческое, в зависимости от взглядов и вкусов господствую­щей на данный момент группировки. С последующей сменой государствен­ной идеологии на другое общечеловеческое, сплошь и рядом прямо проти­воположное предыдущему по взглядам и ценностям.

Отсюда напрашивается выход на проблему иерархии и масштабирова­ния всечеловеческого как определенной модели отношений. Сейчас мы при­мерно понимаем, что такое всечеловеческое в глобальном масштабе, в соот­ношении макроцивилизаций. Но тот же самый вопрос встает, когда бывший однополярный, а ныне многополярный мир разделяется на однополярные зоны. Очевидно, мы здесь не можем удовлетвориться допущением локаль­ного общечеловеческого в пределах доминации той или иной локальной ци­вилизационной модели (например, в зоне исконно российского влияния, а тем более русского мира).

Следующий уровень определяет статус всечеловеческого и общечелове­ческого в масштабах одного государства, одной политической системы. Например, в отношении к оппозиции. Отказ от логики и ценности всечело­веческого на данном уровне также возможен только изменой металибераль­ным принципам.

Не так трудно вообразить, что представляет собой всечеловеческое в логике, политике и этике на уровне института, мегатемы или даже отдель­ного монографического издания (хотя уже на уровне коллективной книги возникают явные сложности со структурой и композицией – с конкретным проектом). Скорее всего, выход здесь также может быть найден в разделе­нии предметности и метауровня, когда этос всечеловеческого каждый отдельный автор пытается освоить и применить уже в отношении к общему дискурсу о цивилизации.

***

И, наконец, чисто технический, казалось бы, момент. Для нормальной имплементации данного подхода понадобится преодолеть соблазняющие многих гуманитариев иллюзии возможности жесткого управления значени­ями и смыслами посредством обмена сугубо формальными дефинициями. Логическая семантика и теория определения знают целый ряд других, более естественных форм фиксации значения и смысла – через определения опе­рациональные, остенсивные, контекстуальные и пр. Реальная жизнь языка, в том числе языка строгой науки, активнейшим образом пользуется всей этой семантической машинерией. Дискурс о цивилизации в силу специфики самого этого предмета тем более требует проработки каждого из таких ре­ально работающих контекстов и вытекающих из них смыслов – так, чтобы участники общения во всей этой полисемии не терялись, а, наоборот, сво­бодно пользовались ее богатством. При адекватной проработке и нормаль­ной предустановке люди в реальной коммуникации прекрасно понимают друг друга – при всей нестрогости словообразования и мерцании несводи­мых друг к другу смыслов. Они, никак этого специально не оговаривая, лег­ко перепрыгивают с одного смысла на другой, но при этом делают это син­хронно и согласованно, поскольку контексты проработаны.

Рубцов Александр Вадимович – руководитель сектора философских исследований идеологических процессов Института философии РАН.

109240, Россия, Москва, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1.

Alexander V. Rubtsov – Head of the Department of the Philosophical Studies of Ideological Processes, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences.

109240, 12/1 Goncharnaya str., Moscow, Russia.

roubcov@inbox.ru

Список литературы

1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распростра­нении национализма / Пер. с англ. В. Николаева; вступит. ст. С. Баньковской. М.:  КАНОН-пресс-Ц: Кучково поле, 2001. 286 с. URL: https://avidreaders.ru/​download/voobrazhaemye-soobschestva.html?f=pdf (дата обращения: 23.04.2021).

2. Бенвенист Э. Цивилизация. К истории слова // Бенвенист Э. Общая лингви­стика. М.: Едиториал УРСС, 2002. С. 386–396. URL: http://ec-dejavu.ru/c-2/​Civilization_Benveniste.html (дата обращения: 23.04.2021).

3. Гранин Ю. «Цивилизационный подход». Становление и эволюция // Проблемы цивилизационного развития. 2020. Т. 2. № 2. С. 65–85.

4. Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения / Пер. с франц. и послесл. Я.И. Свирского; науч. ред. В.Ю. Кузнецов. Екатеринбург: У-Факто­рия; М.: Астрель, 2010. 895 с.

5. Дюркгейм Э. Метод социологии // Западноевропейская социология ХIX – нача­ла ХХ веков. М.: Международный университет бизнеса и управления, 1996. С. 256–309. URL: http://www.univer.omsk.su/students/s01percev/socio/durk1.htm

6. Какое прошлое нужно будущему России. URL: https://komitetgi.ru/analytics/​3076/#2 (дата обращения: 23.04.2021).

7. Котова М. Черновики Михаила Булгакова (о чем говорят сожженные страницы, вычеркнутые слова, стертые имена и пометки карандашом). URL: https://www. liveinternet.ru/users/bo4kameda/post435594584/ (дата обращения: 23.04.2021).

8. Макаров И. Исламский цивилизационный проект: то, чего нет // СОНАР, 24.10.2017. URL: https://www.sonar2050.org/publications/islamskiy-civilizacionnyy-proekt-to-chego-net/ (дата обращения: 23.04.2021).

9. Медведев в обращении к россиянам назвал коронавирус угрозой цивилизации // РБК, 30.03.2020. URL: https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5e8127b89 a794769771d­d9df (дата обращения: 23.04.2021).

10. Медведев назвал коронавирус угрозой всему человечеству // РИА Новости, 30.03.2020. URL: https://ria.ru/20200330/1569327709.html (дата обращения: 23.04.2021).

11. Медведев назвал пандемию COVID-19 угрозой цивилизации, но призвал рос­сиян не паниковать // Коммерсантъ, 30.03.2020. URL: https://www.kommer­sant.ru/doc/4792826 (дата обращения: 23.04.2021).

12. Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае (2001–2010) / Под общ. ред. Н.И. Лапина; пер. с англ. М.: Весь мир, 2011. 256 с.

13. Обретение будущего: Стратегия 2012. М., 2011. URL: http://www.insor-russia.­com/files/Finding_of_the_Future%20.FULL_.pdf (дата обращения: 23.04.2021).

14. Обретение будущего: Стратегия 2012. Конспект. М.: Экон-информ, 2011. 95 с. URL: http://www.insor-russia.com/files/Finding_of_the_Future%20.Summary.pdf (дата обращения: 23.04.2021).

15. Путин В.В. Выступление на расширенном заседании Государственного совета «О стратегии развития России до 2020 года» // Сайт Президента России, 08.02.2008. URL: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/24825 (дата об­ращения: 23.04.2021).

16. Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М.: Русское феноменологиче­ское общество, 1996. 282 c.

17. Россия XXI века: образ желаемого завтра. М.: Экон-информ, 2010. 66 с. URL: http://​www.insor-russia.com/files/Obraz_gel_zavtra_0.pdf (дата обращения: 23.04.2021).

18. Рубцов А.В. Архитектоника постмодерна: время // Вопросы философии. 2011. № 10. С. 37–47.

19. Рубцов А.В. Архитектоника постмодерна: континуум // Вопросы философии. 2016. № 6. С. 66–76.

20. Рубцов А.В. Архитектоника постмодерна: пространство // Вопросы филосо­фии. 2012. № 4. С. 34–44.

21. Рубцов А.В. Миллениалы эпохи postmodern. Сможет ли новое поколение изме­нить мир // Человек. 2020. Т. 31. № 5. С. 129–145.

22. Рубцов А.В. Нефтедобывающая цивилизация. Система понятий и масштабы бедствия // Неприкосновенный запас. 2019. № 4. С. 148–164.

23. Рубцов А.В. Российская идентичность и вызов модернизации. М.: Библиотека ИНСОР, Экон-информ, 2009. 260 c. URL: https://iphras.ru/uplfile/ideol/roubcov/​Identichnost.html или http://www.insor-russia.com/files/Rubchov_Rus_ident.pdf (дата обращения: 23.04.2021).

24. Рубцов А. Уроки китайского // Ведомости, 29.11.2011. URL: https://iphras.ru/up­lfile/ideol/roubcov/2011/Vedom_29_11.html (дата обращения: 23.04.2021).

25. Рубцов А.В. Цивилизационный выбор в постсоветском контексте: реальные и ложные цели // Политическая концептология. 2018. № 4. С. 6–21.

26. Рубцов А.В. Цивилизационный выбор в постсоветском контексте: условия зада­чи // Политическая концептология. 2018. № 3. С. 17–32.

27. Рубцов А., Богословский С. Мегапроект. О формате и контурах стратегии наци­онального развития. М.: Социум, 2008. URL: https://iphras.ru/uplfile/ideol/roub­cov/Megaproject_brosh/main.html (дата обращения: 23.04.2021).

28. Рубцов А., Богословский С. Мегапроект для России: идеология, политика, эко­номика. М.: Известия УД АП РФ: Спецпроекты, 2007. URL: https://iphras.ru/up­lfile/ideol/roubcov/Megaproject_kniga/main.html (дата обращения: 23.04.2021).

29. Cельскохозяйственная цивилизация. URL: https://sites.google.com/site/civilizacium/​home/civilizacium/selskohozajstvennaa-civilizacii (дата обращения: 23.04.2021).

30. Старостина Ю. Росстат назвал долю россиян без доступа к канализации // РБК, 02.04.2019. URL: https://www.rbc.ru/economics/02/04/2019/5ca1d7949a794 75d1c2f6 e4a (дата обращения: 23.04.2021).

31. Степин В.С. Цивилизация и культура. СПб.: СПбГУП, 2011. 408 с.

32. Философия и идеология: от Маркса до постмодерна / Отв. ред. А.А. Гусейнов, А.В. Рубцов; сост. А.В. Рубцов. М.: Прогресс-Традиция, 2018. 464 c.

33. Шпенглер О. Причинность и судьба. Закат Европы. Т. I. Ч. I. Пб., 1923.

34. Эпштейн М. Рождение культуры из цивилизации // Эпштейн М. Парадоксы новизны. О литературном развитии XIX–XX веков. М., 1988. URL: https://​www.booksite.ru/localtxt/epsh/tein/epshtein_m/parad_nov/index.htm (дата об­ращения: 23.04.2021).

35. Эткинд А. Природа зла. Сырье и государство. М.: НЛО, 2020. 504 с.

36. «Это реальная угроза для человеческой цивилизации». Медведев сравнил панде­мию коронавируса с антироссийскими санкциями // Новости Санкт-Петербурга. Фонтанка.ру, 30.03.2020. URL: https://www.fontanka.ru/2020/03/30/69058645/ (дата обращения: 23.04.2021).

1. References

1. Anderson B. Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniya ob istokah i rasprostranenii nacionalizma / Per. s angl. V. Nikolaeva; vstupit. st. S. Banʼkovskoj. M.: KANON-press-C: Kuchkovo pole, 2001. 286 s. URL: https://avidreaders.ru/ download/voobrazhaemye-soobschestva.html?f=pdf (reference date: 23.04.2021).

2. Benvenist E. Civilizaciya. K istorii slova // Benvenist E. Obshchaya lingvistika. M.: Editorial URSS, 2002. S. 386–396. URL: http://ec-dejavu.ru/c-2/Civilization_Ben veniste.html (reference date: 23.04.2021).

3. Granin Yu. «Civilizacionnyj podhod». Stanovlenie i evolyuciya // Problemy civilizacionnogo razvitiya. 2020. T. 2. № 2. S. 65–85.

4. Delez Zh., Gvattari F. Tysyacha plato: Kapitalizm i shizofreniya / Per. s franc. i poslesl. Ya.I. Svirskogo; nauch. red. V.Yu. Kuznecov. Ekaterinburg: U-Faktoriya; M.: Astrelʼ, 2010. 895 s.

5. Dyurkgejm E. Metod sociologii // Zapadnoevropejskaya sociologiya XIX – nachala HKH vekov. M.: Mezhdunarodnyj universitet biznesa i upravleniya, 1996. S. 256–309. URL: http://www.univer.omsk.su/students/s01percev/socio/durk1.htm

6. Kakoe proshloe nuzhno budushchemu Rossii. URL: https://komitetgi.ru/analytics/ 3076/#2 (reference date: 23.04.2021).

7. Kotova M. Chernoviki Mihaila Bulgakova (o chem govoryat sozhzhennye stranicy, vycherknutye slova, stertye imena i pometki karandashom). URL: https://www.live internet.ru/users/bo4kameda/post435594584/ (reference date: 23.04.2021).

8. Makarov I. Islamskij civilizacionnyj proekt: to, chego net // SONAR, 24.10.2017. URL: https://www.sonar2050.org/publications/islamskiy-civilizacionnyy-proekt-to-chego-net/ (reference date: 23.04.2021).

9. Medvedev v obrashchenii k rossiyanam nazval koronavirus ugrozoj civilizacii // RBK, 30.03.2020. URL: https://www.rbc.ru/rbcfreenews/5e8127b89a79476977 1dd9df (reference date: 23.04.2021).

10. Medvedev nazval koronavirus ugrozoj vsemu chelovechestvu // RIA Novosti, 30.03.2020. URL: https://ria.ru/20200330/1569327709.html (reference date: 23.04.2021).

11. Medvedev nazval pandemiyu COVID-19 ugrozoj civilizacii, no prizval rossiyan ne panikovatʼ // Kommersant”, 30.03.2020. URL: https://www.kommersant.ru/ doc/4792826 (reference date: 23.04.2021).

12. Obzornyj doklad o modernizacii v mire i Kitae (2001–2010) / Pod obshch. red. N.I. Lapina; per. s angl. M.: Vesʼ mir, 2011. 256 s.

13. Obretenie budushchego: Strategiya 2012. M., 2011. URL: http://www.insor-rus-sia.com/files/Finding_of_the_Future%20.FULL_.pdf (reference date: 23.04.2021).

14. Obretenie budushchego: Strategiya 2012. Konspekt. M.: Ekon-inform, 2011. 95 s. URL: http://www.insor-russia.com/files/Finding_of_the_Future%20.Summary.pdf (reference date: 23.04.2021).

15. Putin V.V. Vystuplenie na rasshirennom zasedanii Gosudarstvennogo soveta «O strategii razvitiya Rossii do 2020 goda» // Sajt Prezidenta Rossii, 08.02.2008. URL: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/24825 (reference date: 23.04.2021).

16. Rorti R. Sluchajnostʼ, ironiya i solidarnostʼ. M.: Russkoe fenomenologicheskoe obshchestvo, 1996. 282 c.

17. Rossiya XXI veka: obraz zhelaemogo zavtra. M.: Ekon-inform, 2010. 66 s. URL: http:// www.insor-russia.com/files/Obraz_gel_zavtra_0.pdf (reference date: 23.04.2021).

18. Rubcov A.V. Arhitektonika postmoderna: vremya // Voprosy filosofii. 2011. № 10. S. 37–47.

19. Rubcov A.V. Arhitektonika postmoderna: kontinuum // Voprosy filosofii. 2016. № 6. S. 66–76.

20. Rubcov A.V. Arhitektonika postmoderna: prostranstvo // Voprosy filosofii. 2012. № 4. S. 34–44.

21. Rubcov A.V. Millenialy epohi postmodern. Smozhet li novoe pokolenie izmenitʼ mir // Chelovek. 2020. T. 31. № 5. S. 129–145.

22. Rubcov A.V. Neftedobyvayushchaya civilizaciya. Sistema ponyatij i masshtaby bedstviya // Neprikosnovennyj zapas. 2019. № 4. S. 148–164.

23. Rubcov A.V. Rossijskaya identichnostʼ i vyzov modernizacii. M.: Biblioteka INSOR, Ekon-inform, 2009. 260 c. URL: https://iphras.ru/uplfile/ideol/roubcov/Identich nost.html ili http://www.insor-russia.com/files/Rubchov_Rus_ident.pdf (reference date: 23.04.2021).

24. Rubcov A. Uroki kitajskogo // Vedomosti, 29.11.2011. URL: https://iphras.ru/ uplfile/ideol/roubcov/2011/Vedom_29_11.html (reference date: 23.04.2021).

25. Rubcov A.V. Civilizacionnyj vybor v postsovetskom kontekste: realʼnye i lozhnye celi // Politicheskaya konceptologiya. 2018. № 4. S. 6–21.

26. Rubcov A.V. Civilizacionnyj vybor v postsovetskom kontekste: usloviya zadachi // Politicheskaya konceptologiya. 2018. № 3. S. 17–32.

27. Rubcov A., Bogoslovskij S. Megaproekt. O formate i konturah strategii nacionalʼnogo razvitiya. M.: Socium, 2008. URL: https://iphras.ru/uplfile/ ideol/roubcov/Megaproject_brosh/main.html (reference date: 23.04.2021).

28. Rubcov A., Bogoslovskij S. Megaproekt dlya Rossii: ideologiya, politika, ekonomika. M.: Izvestiya UD AP RF: Specproekty, 2007. URL: https://iphras.ru/uplfile/ideol/ roubcov/Megaproject_kniga/main.html (reference date: 23.04.2021).

29. Celʼskohozyajstvennaya civilizaciya. URL: https://sites.google.com/site/civilizacium/ home/civilizacium/selskohozajstvennaa-civilizacii (reference date: 23.04.2021).

30. Starostina Yu. Rosstat nazval dolyu rossiyan bez dostupa k kanalizacii // RBK, 02.04.2019. URL: https://www.rbc.ru/economics/02/04/2019/5ca1d7949a79475d1 c2f6 e4a (reference date: 23.04.2021).

31. Stepin V.S. Civilizaciya i kulʼtura. SPb.: SPbGUP, 2011. 408 s.

32. Filosofiya i ideologiya: ot Marksa do postmoderna / Otv. red. A.A. Gusejnov, A.V. Rubcov; sost. A.V. Rubcov. M.: Progress-Tradiciya, 2018. 464 c.

33. Shpengler O. Prichinnostʼ i sudʼba. Zakat Evropy. T. I. Ch. I. Pb., 1923.

34. Epshtejn M. Rozhdenie kulʼtury iz civilizacii // Epshtejn M. Paradoksy novizny. O literaturnom razvitii XIX–XX vekov. M., 1988. URL: https://www.booksite.ru/ localtxt/epsh/tein/epshtein_m/parad_nov/index.htm (reference date: 23.04.2021).

35. Etkind A. Priroda zla. Syrʼe i gosudarstvo. M.: NLO, 2020. 504 s.

36. «Eto realʼnaya ugroza dlya chelovecheskoj civilizacii». Medvedev sravnil pandemiyu koronavirusa s antirossijskimi sankciyami // Novosti Sankt-Peterburga. Fontanka.ru, 30.03.2020. URL: https://www.fontanka.ru/2020/03/30/69058645/ (reference date: 23.04.2021).