СТАНОВЛЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ И ЭТНОСЫ

А.А. Знаменский, С.П. Тюхтенева

Алтайская этничность, сибирское областничество
и становление советской Ойротской автономии1

Andrei A. Znamenski, Svetlana P. Tyukhteneva

Altaian Ethnicity, Siberian Regionalism
and the Formation of Soviet Oirot Autonomy

В статье анализируется проблема становления национализма у коренного населе­ния Горного Алтая и формирования алтайской этничности начиная с позднеимпер­ского периода и вплоть до начала советского национально-государственного строи­тельства. Данная проблема рассматривается в контексте становления национальной интеллигенции Алтая, а также столкновения культуры алтайцев-кочевников с зем­ледельческой культурой русских крестьян, а затем и в соприкосновении традицион­ной культуры алтайцев с советским проектом национального строительства. Но­визна данного исследования заключается в выделении трех причин, которые привели к становлению этнического самосознания алтайцев: во-первых, это была культурная деятельность сибирских областников, способствовавших формированию коренной алтайской интеллигенции, представители которой стали лидерами национального движения и продвижения утопического проекта «республики Ойрот». Во-вторых, важную роль сыграло низовое мессианское движение Белая вера (Бурханизм), воз­никшее снизу в массах в ответ на такой цивилизационный вызов, как освоение ал­тайских земель земледельцами из европейской части России. В-третьих, благопри­ятную почву для роста этнической самобытности алтайцев и попыток реализации утопии под названием «республика Ойрот» создали крах российской империи, уси­лившиеся в связи с этим центробежные тенденции и последовавшее за этим созда­ние советского государства, национальная политика которого основывалась на принципе национально-территориального деления и предполагала создание на­циональных автономий. В статье отмечается, что алтайские автономисты (1917–1919 гг.), а затем алтайские коммунисты (1919–1923 гг.), основываясь, с одной сто­роны, на идеях сибирских областников, с другой – на идеях мессианского движения

---

Белой веры, выдвинули проект наднациональной Ойротской республики, которая своими границами частично совпадала с исторической Джунгарией. Данный утопи­ческий проект вначале получил поддержку со стороны советского руководства, но затем был отвергнут, а его создатели репрессированы.

Ключевые слова: алтайский национализм, пророческое движение, Белая вера, Джун­гария, областничество, автономия, этничность, Потанин, алтайская интеллигенция.

This paper analyzes the emergence of ethnicity and nationalism among the indigenous people of the Altai Mountains in the late imperial and the early Soviet period. It is argued that the emergence of ethnic self-awareness of Altai people and the growth of nationalism among them originated from the following sources. First, it was the activities of Siberian regionalists (oblastniki) who heavily contributed to the formation of the indigenous Altai intelligentsia; the latter became the spearhead of the ethnic awareness among the Alta­ians. The second factor was the prophetic movement White Faith (Burkhanism), which arose among the native grassroots in response to the civilizational challenge – the ad­vance of non-indigenous peasant settlers onto the Altaian lands in the late imperial pe­riod. Third, the disintegration and eventual collapse of the Russian empire in 1917 along with the emergence of the Soviet state, whose nationalities policy was based on the prin­ciple of a national-territorial autonomy, created a fertile ground for various utopian projects that focused on the creation of supranational “Oirot” autonomy that was ex­pected to match the borders of historical Dzungaria. The Bolshevik authorities eventually rejected that project, limiting the newly created Oirot Autonomous Province (1922) by the borders of the Mountain Altai.

Keywords: Altai nationalism, prophetic movement, White Faith, Dzungaria, regionalism, autonomy, ethnicity, Potanin, Altai intelligentsia.

Введение

Статья посвящена проблеме формирования этничности и национально­го сознания у коренного населения Горного Алтая в переломный момент распада Российской империи и становления советской власти. Горный Ал­тай долгое время служил буферной зоной между Российской империей и западными монголо-китайскими владениями. После гибели Джунгарского (Ойротского) ханства в 1756 г. подвластные ей алтайские кланы вместе с ча­стью джунгарской элиты обратились с просьбой о вхождении в Российскую империю. В социальном плане к концу XIX в. коренное общество Горного Алтая представляло собой совокупность кочевых стойбищ (аилов), вклю­чавших представителей различных родов-сеоков. С религиозной точки зре­ния среди них были приверженцы шаманизма и тибетского буддизма тради­ции гелуг, который был принят ойротскими правителями с 1616 г.

Алтайцы в тот период занимали достаточно обширную территорию, ко­торая была определена российскими властями как «калмыцкие кочевья». После отмены крепостного права нехватка земли у крестьянства в европей­ской части империи побудила правительство разрешить в 1880-х гг. массо­вое заселение южной Сибири в целом и Алтая в частности. Начавшаяся ми‐

грация поселенцев стала вызовом коренному населению региона. Пересе­ленческий поток достиг пика в период голода, охватившего европейскую часть России в 1891–1892 гг. Коренное население Алтая, численность кото­рого на тот момент не превышала 26 тысяч человек, почувствовало угрозу своему традиционному образу жизни. На этом фоне началась консолидация алтайских родов-сеоков, что в итоге привело к появлению среди них стрем­ления к этническому объединению [23].

На становление этнического самосознания и связанного с этим роста на­циональной консолидации в Горном Алтае определяющее влияние оказали следующие три условия: во-первых, этот процесс проходил через вовлечение коренной алтайской интеллигенции в интеллектуальную культуру сибирско­го областничества. На этот момент впервые обратили внимание в своих ра­ботах А.А. Знаменский и Д.А. Михайлов [12], [30]. Между 1900 и 1920 гг. образованные алтайцы участвовали в сборе и публикациях алтайского этно­графического материала и фольклора, помогая своим коллегам-областникам русского происхождения и участвуя тем самым в «конструировании» своей этнической культуры. Необходимо напомнить, что сибирское областничество было культурным движением среди местной сибирской интеллигенции, стре­мившейся повысить статус и значимость Сибири в составе Российской импе­рии [2], [28]. Важной частью его программы были сбор и популяризация фольклора и культуры коренных народов [8], [18].

Во-вторых, этническое самосознание алтайцев развивалось в контексте массового мессианского движения под названием Ак-янг (Белая, молочная или чистая вера в переводе с алтайского), ранее известного в научной литературе под названием Бурханизм [5], [27], [31], [32]. Данное этнорелигиозное движе­ние, стихийно возникшее в Горном Алтае в 1904 г., поднималось над родовой организацией алтайского общества и в своей основе опиралось на тибетский буддизм [6], являвшийся господствующей религией в соседней Монголии.

Столкновение кочевой и земледельческой культуры поселенцев из евро­пейской части России на Алтае привело к появлению мессианских настроений среди алтайских этнических групп и вылилось в появление пророческого ре­лигиозного движения. Сторонники Ак-янг ожидали чудесного явления Ойрот-хана, который спасет их образ жизни и земли. Участники «Белой веры» под­вергали атакам традиционный шаманизм, одновременно ассимилируя многие его элементы в свои практики. Они также «вспоминали» о своем столетнем пребывании в составе Джунгарии и всячески идеализировали эту кочевую им­перию, призывая к восстановлению древнего наследия «народа Ойрота».

Причем влияние «Белой веры», которое стремительно стало набирать силу после первой российской революции 1905 г., достигло большого раз­маха после революции 1917 г., в ходе которой Российская империя утратила влияние на свои окраины и распалась. Не завязанная на духовный пантеон

отдельных родов-сеоков, «Белая вера» посеяла семена общеалтайской эт­ничности на территорию Горного Алтая. Все это было взято на вооружение коренной алтайской интеллигенцией, которая, при поддержке сибирского областничества, стала использовать ойротский мессианизм как матрицу для создания проектов алтайской автономии. Третьим фактором, обеспечившим благодатную среду для формирования алтайской этничности и стремления к автономии, стала вышеуказанная дезинтеграция Российской империи.

Начиная с 1919 г. формирование алтайской этничности осуществлялось уже в рамках советского государства. Советское национально-государствен­ное строительство в Горном Алтае привело к созданию Ойротской автоном­ной области в 1922 г.

Влияние сибирских областников
на формирование алтайской интеллигенции

К 1880-м гг. сибирские областники во главе с их духовным лидером Григорием Потаниным (1835–1920), убедились, что культура и фольклор ко­ренных народов представляют собой полезный ресурс для обоснования те­зиса о том, что культурное наследие Сибири самоценно и ничем не хуже на­следия европейской части империи. Более того, как недвусмысленно наме­кал сам Потанин, это наследие в чем-то было даже древнее; подобный ход мысли натолкнул Потанина на создание так называемой «восточной гипоте­зы», которая проводила мысль о том, что корни восточноевропейской и биб­лейской мифологии и даже сама идея Христа зародились в незапамятные времена среди тюрско-монгольских кочевых народов южной Сибири и вну­тренней Азии [30, с. 150–152]. Необходимо подчеркнуть, что подобное «удревнение» своей территории или своего народа являлось и является естественной частью многих автономистских, этнических и национальных проектов. В случае сибирских областников идеализация русских сибирских поселенцев как мужественных, свободных духом людей, носителей демо­кратических и, в отличие от европейской России, антикрепостнических ценностей, была важной частью деятельности Г. Потанина, Н. Ядринцева и их товарищей. Но всего этого было явно недостаточно для реализации це­лей областничества. Будучи пришлой культурой, наследия поселенцев было явно «недостаточно», чтобы быть использованным для конструирования «древней» и «подлинной» идентичности сибиряков. Этим, на наш взгляд, объясняется интерес самого Потанина к сибирским инородцам и, в частно­сти, его частые экспедиции к алтайцам.

И.Л. Зубашев [7, с. 62], один из близких коллег Потанина, который впо­следствии был вынужден бежать в Чехословакию, вспоминал: «Сибирская русская деревня останавливала на себе меньше внимания Гр. Ник. (Потанина),

но инородческая Сибирь была предметом особенно нежных чувств. В то время, когда он был еще в состоянии свободно передвигаться, oн каж­дое лето уезжал на Алтай, где жил среди инородцев, изучая их фольклор, содействуя возникновению там культурных начинаний (открытию школ и т.п.). Он любил Алтай и его обитателей и с такой любовью и увлечением рассказывал о красочности Алтая, что мне всегда думалось: много бы поте­рял Алтай в своей прелести для Гр. Ник., если бы по мановению какого-нибудь волшебного жезла Алтай вдруг превратился бы в культурный край и его обитатели потеряли бы свой первобытный облик, как того искренне желал Гр. Ник». Об этом же косвенно свидетельствует литературовед Н.М. Мендельсон, который подчеркивал, что «при огромном интересе Пота­нина к азиатскому Востоку, живые его представители, сибирские инородцы, были предметом постоянных дум, бесед и писаний его» [1, с. 108]. Потани­ну, Ядринцеву, Андрею Анохину и другим областникам в их работе помога­ли несколько представителей формирующейся алтайской интеллигенции, собирая фольклор, записывая рассказы шаманов и организуя этнографиче­ские и художественные выставки. Благоприятный климат и живописные ландшафты Горного Алтая благоприятствовали тому, что он стал излюблен­ным местом путешествий и отдыха областников.

Будет уместно подчеркнуть, что и для Потанина, и для Ядринцева, еще одного видного областника, инородческий Алтай со всеми его природными богатствами и древностями представлялся в виде жемчужины Сибири. В их путевых заметках этот край изображался как «Сибирская Швейцария» с великолепными пейзажами, свежим воздухом и кристально чистой водой [13, с. 183–184], [29]. Это представление об Алтае как об уникальном и та­инственном природном заповеднике представители алтайской интеллиген­ции позже трансформировали в образ благословенного и духовно богатого края, который они называли Хан-Алтай. Для Григория Гуркина (Чорос-Гур­кин) (1870–1937), алтайского художника, одного из лидеров движения за ал­тайскую автономию в 1917–1919 гг., идеализация и одухотворение ал­тайских пейзажей стали знаковым стилем всего его творчества.

В одном из своих писем Потанину Гуркин прямо подчеркивал: «Ваше дело это и мое дело, и я всегда слушаю Вашего совета» [19, с. 61]. С помо­щью областников Гуркин не только получил известность как выдающийся сибирский пейзажист, но и смог по-новому взглянуть на наследие своего на­рода. В конечном счете Гуркин стал одним из инициаторов этнического воз­рождения алтайцев и лидером утопического проекта «республики Ойрот». Как Гуркин сам подчеркивал впоследствии, в 1917 г. он работал над тем, чтобы создать среди алтайцев общий «национальный культ из языческого прошлого, когда человек был свободен и поклонялся только невидимым си­лам природы» [3, л. 14 об.].

Скептическое отношение областников к Русской православной церкви, а также их симпатии к религиям коренных народов в значительной степени способствовали духовному преображению местной интеллигенции, фор­мирование которой изначально происходило в православных семинариях и миссионерских школах. Под влиянием областников многие из алтайских интеллектуалов начали отказываться от православного вероучения, которое они усвоили в юности и которое позже стало ассоциироваться у них с коло­низаторской политикой империи. На смену ему пришел зарождающийся сjветский национализм с идеализированными элементами традиционной духовности и народного социализма.

Примером такой трансформации мышления может служить Георгий Токмашев (1892–1960), алтаец, получивший миссионерское образование и позднее ставший одним из организаторов алтайской автономии 1917 г. [1]. Пребывание в среде сибирских областников способствовало росту его культурного, политического и этнического самосознания, особенно в пери­од с 1911 по 1917 г. После встречи с этно-музыковедом Анохиным (1869–1931), который ввел его в кружок Потанина, Токмашев стал рассматривать свое прежнее образование в церковно-приходской школе и Томской духов­ной семинарии в негативном свете, как русификацию и угнетение. Это но­вое осознание, по его словам, взрастило в нем национальные чувства. С 1916 по 1919 гг. он тесно сотрудничал с Анохиным, записывая эпические сказания и песенное творчество алтайцев. Позднее, во время первой волны сталинского террора против национальной интеллигенции (1934 г), уже на­ходясь в застенках НКВД, Токмашев утверждал, что покойный к тому вре­мени этномузыковед зародил в нем националистические настроения, говоря об угнетении алтайцев русскими и одновременно прославляя Алтай с его первобытным укладом жизни [11, л. 48].

Конечно, к показаниям, которые давал Токмашев в 1934 г., нужно отно­ситься осторожно и даже скептично. По понятной причине он преуменьшил свою собственную роль в национальном возрождении алтайцев и, отвечая, видимо, на давление следователя, которому в рамках срежиссированного дела «Союз сибирских тюрок» была поставлена задача выявить «буржу­азно-националистические элементы» [14], возложил всю ответственность за «национализм» на покойного Анохина. Тем не менее даже эти показания свидетельствуют об интеллектуальном влиянии сибирских областников на умонастроения алтайской интеллигенции. Обобщая последствия воздей­ствия на него идей областников, Токмашев заключил: «Воспитываясь поли­тически в этой среде, я безусловно и не мог быть никем иным, как эсером-народником, причем особого азиатского направления, так как все эти люди изучали Алтай и много говорили о нем, о его бедном народе, который спаи­вается русскими людьми» [11, л. 48].

От пророчества Ойрота до Республики Каракорум

Одновременно с деятельностью алтайской интеллигенции и ее соратни­ков-областников на низовом уровне проявлялись этнобъединительные тен­денции в форме религиозного возрождения Ак-янг «Белая вера». Кстати, некоторые активисты и лидеры этого движения (А. Кульджин, К. Танашев) также работали с сибирскими областниками и коренной интеллигенцией над проектами по сбору фольклора и, после 1917 г., над формированием ал­тайской автономии.

Ак-янг реформировал шаманизм с его политеизмом, создавая монотеи­стическое верование, главной фигурой которого стал легендарный собира­тельный образ хана-искупителя Ойрота, прообразом которого служил Амур­сана, один из последних правителей Джунгарии. Ойрот олицетворял идеали­зированную Джунгарию, частью которой некогда были алтайцы. Ойротская народная утопия была реакцией на тревогу и неуверенность, вызванные дав­лением имперской колонизации, деятельностью православной миссии и по­пытками царского правительства разрушить традиционное алтайское само­управление. Народ верил, что легендарный спаситель вернет золотое «ойрот­ское время» и избавит их от вышеуказанных проблем [27], [31].

Развернувшееся пророческое движение породило богатый фольклор­ный материал: десятки низовых проповедников «Белой веры» ездили по ко­чевым стойбищам, пели песни, распространяли сказания о славном леген­дарном искупителе, который должен был спасти своих «алтайских поддан­ных» независимо от их родовой принадлежности. После 1917 г., в ситуации хаоса и вакуума власти, формирующаяся алтайская интеллигенция не могла обойти стороной столь мощный ресурс зарождающейся этничности.

Алтайская интеллигенция начала перерабатывать и секуляризировать пророчество Ойрота уже в 1910-х гг. Этим, например, занимался выпускник катехизаторской школы, псаломщик Михаил Чевалков, родственник знаме­нитого основателя алтайской литературы – миссионера М.В. Чевалкова (1817–1901). По просьбе преосвященного о. Константина Соколова Чевал­ков-младший написал исторический очерк об Алтае. В отличие от обычного скучного миссионерского отчета, этот текст представлял собой краткую идеализированную историю Горного Алтая в изложении образованного ал­тайца, который уже мыслил в этнических и территориальных категориях. Чевалков начал свое повествование с описания того, как казаки, которых он называл безжалостной шайкой разбойников, завоевали и разграбили про­цветающее Сибирское ханство: «русский разбойник по прозванию Ермак Тимофеевич отправился со своей шайкой разбойников ко границам Сибири с целью покорить этот край» [25, л. 11]. В его идеалистическом представле­нии Алтай, являвшийся одним из последних осколков славной монгольской

империи, смог некоторое время просуществовать как свободный остров, на­селенный мирными кочевниками-скотоводами. Алтайцам пришлось выдер­жать нападения могущественных врагов: Российской империи, которая на­висала над Алтаем с севера, и неназванного азиатского соседа (Маньчжур­ская империя), который разорял кочевые лагеря с юга. Чевалков подчеркнул, что в какой-то момент перед алтайцами встала дилемма: какой могуще­ственной империи подчиниться, чтобы избежать полного уничтожения.

Примечательно, что он полностью обошел вниманием тот факт, что ал­тайцы были частью исторической Джунгарии (или «страны Ойрота» по вы­ражению стронников «Белой веры»), которую идеализировало вышеуказан­ное мессианское народное пророчество. Вместо этого Чевалков пишет о ми­фологическом хане Ойроте так, как будто он был реальным историческим персонажем. Более того, по мнению Чевалкова, этот хан побудил алтайцев стать подданными Российской империи, поскольку там они будут жить в безопасности вдали от «азиатской произвольности» [25, л. 12]. Тем не ме­нее Чевалков тут же подчеркнул, что «в политическом отношении они сде­лали роковую ошибку» [25, л. 12]. Примечательно, что, передавая одно из народных сказаний о хане-спасителе Ойроте, Чевалков отметил, что сам Ойрот не последовал за своим народом в русские владения. Вместо этого, униженный трагическим пророссийским выбором, который ему самому пришлось сделать, Ойрот удалился на юг, в Монголию [25, л. 12].

Повторяя романтические повествования областников об Алтае [29], Чевалков называл его «Сибирской Швейцарией», безудержно прославляя его ландшафты, климат и природные богатства. Интересно, что длинный список природных богатств Алтая (золото, серебро, различные полудраго­ценные камни, уголь, орехи и древесина) не был просто сухим статистиче­ским перечислением. Стараниями молодого псаломщика этот простой перечень приобрел поэтическую окраску: «меха, масло, мед, волос, орех, там лошади, лошади легки как птицы, быстры как ветер. О, да там бесчис­ленные богатства!» [25, л. 13].

Более того, чтобы подчеркнуть священную и древнюю природу своей алтайской родины, Чевалков прибегал к библейским метафорам, сравнивая ее с землей обетованной древних евреев: «Край этот ничуть не хуже той обе­тованной земли, которую некогда обетовал Бог народу еврейскому!» [25, л. 13]. Тем не менее Чевалков завершил свой романтический очерк-отчет обязательным признанием заслуг русской православной миссии, которая ци­вилизовала «дикий Алтай», подчеркивая вместе с тем, что русские получили все алтайские богатства бесплатно. Более того, не скрывая свои зарождаю­щиеся социалистические наклонности (впоследствии Чевалков, как и Гур­кин, солидаризировался с эсерами-областниками), он упрекал русскую бур­жуазию в том, что она пополняет свою казну алтайским золотом [25, л. 16].

Политический хаос и центробежные тенденции в приграничных райо­нах, последовавшие за распадом Российской империи в 1917 г., стали благо­датной почвой для инонациональных идей Чевалкова, Гуркина и Токмаше­ва. К 1918 г. в Сибири областники из окружения Потанина, многие из кото­рых были членами партии социалистов-революционеров (эсеров), создали Временное Сибирское правительство. Это правительство было готово удовлетворить просьбы коренного населения об автономии. Помогло и то, что такие лидеры сибирских эсеров, как М.Б. Шатилов (1882–1937) и Васи­лий Анучин (1875–1943), были одновременно выдающимися этнографами. Летом 1917 г. Гуркин, Потанин и Шатилов (последний стал ответственным за дела национальностей в новом правительстве) инициировали создание Алтайской горной думы, аморфной административной структуры, целью которой была организация самоуправления для коренного населения Горно­го Алтая [31, с. 44], [26, с. 10–11].

Как и большинство политических сил в России (от кадетов до больше­виков), выступивших против царского режима в 1917 г., Гуркин, Потанин, Шатилов и их единомышленники разделяли идеи социализма. Они понима­ли его как местное самоуправление, основанное на отношениях коллектив­ной собственности. Отсюда и решение Горной думы о передаче земли в об­щинную собственность. В состав Алтайской думы вошел один из лидеров сибирских областников Шатилов, который специально приехал в Горный Алтай, чтобы лично участвовать в первом собрании думы. Алтайскую ин­теллигенцию представляли Гуркин, Н.Я. Никифоров (1874–1922), Токма­шев, Леонид Сары-Сеп Конзычаков, С.С. Борисов (бывший миссионер из коренного населения, оставивший свое призвание) и два видных деятеля Белой веры Аргымай Кульджин и Кондратий Танашев. Причем признанного патриарха сибирских областников Потанина выбрали почетным членом Горной думы [22], [23, л. 55].

После падения Временного правительства и взятия власти большевика­ми, Горная Дума приняла решение о национальном самоопределении корен­ного населения Алтая. Весной 1918 г., на специальном заседании Дума утвердила Каракорум-алтайскую окружную управу во главе с Гуркиным. В обиходе эта автономия стала известна, как Каракорум (Черные камни) – метафорическая отсылка к легендарной столице империи Чингисхана. Кара­корумская автономия тем не менее рассматривалась как временная структу­ра, которая в итоге должна была привести к созданию великой «Республики Ойрот» в границах прежнего Джунгарского ханства – территории Алтая, Тувы и Западной Монголии. Однако, опасаясь возможных репрессий со сто­роны как большевиков, так и белых, алтайские автономисты решили уме­рить свои грандиозные планы, сузив до поры до времени границы «респуб­лики» до размеров Горного Алтая.

Тем не менее Горный Алтай вскоре стал полем боя между большевика­ми и белогвардейцами, и лидерам Каракорума пришлось отчаянно маневри­ровать между красными и белыми, чем они только навлекали на себя враж­дебность обеих сторон. Примечательно, что еще до прихода большевиков на Алтай, белогвардейское правительство Колчака успело арестовать Гурки­на и аннулировать алтайскую автономию.

Ойротская автономная область, 1922 год

После поражения белогвардейцев в Сибири в 1919 г. советская власть также упразднила Каракорум, временно лишив Горный Алтай всякой авто­номии. Причем часть коренного населения, истощенная войной и продо­вольственными реквизициями красных, ушла на юг за российскую границу в Монголию. В отличие от белых, которые сражались за «единую и недели­мую Россию», советская власть была очень обеспокоена тем, что гра­жданская война на Алтае в конечном счете приняла форму борьбы русских поселенцев против инородцев, что негативно влияло на престиж большеви­ков в глазах азиатских соседей – Монголии и Китая.

Нужно подчеркнуть, что ранний большевизм серьезно рассматривал освобождение коренных народов бывшей империи как часть своего между­народного плана освобождения угнетенных этнических меньшинств, что по мысли советских идеологов должно было способствовать продвиже­нию дела социализма. По этой причине центральные органы советской вла­сти, например, оказывали давление на местную сибирскую советскую адми­нистрацию, враждебно настроенную к автономии алтайцев. Среди различ­ных позитивных мер, которые должны были умиротворить коренных жителей приграничных районов Алтая, Наркомнац частично вернул к жиз­ни областнический проект «Ойротской республики». Реализация этого об­новленного проекта легла на плечи Конзычакова. Как и остальные предста­вители алтайской интеллигенции, он получил образование в православной миссионерской школе, после окончания которой стал работать учителем. В 1917 г. Конзычаков поступил на службу мелким чиновником в Горную ду­му, а в 1920 г., покинув тонущий корабль каракорумской автономии, уже вступил в партию большевиков.

Конзычаков стал главой отдела по делам национальностей всей Ал­тайской области (губернии), включавшей северный (русский) и южный (горный) Алтай, где половину населения составляли коренные жители. Пер­вые алтайские коммунисты имели такое же миссионерское образование, как Гуркин, Токмашев, Никифоров и другие представители каракорумской ин­теллигенции. Однако, в отличие от каракорумских лидеров, которые всегда настороженно относились к большевикам, такие люди, как Конзычаков,

с готовностью присоединились к советскому проекту, образовав группу ал­тайских коммунистов. Однако, несмотря на их тягу к социализму, они оста­вались верными приверженцами этнических устремлений своих народов, что создавало для них ситуацию экзистенциального выбора. Подобные эт­нонациональные настроения, естественно, вступали в конфликт с интерна­ционалистскими установками раннего большевизма. Хорошей иллюстраци­ей такого конфликта может служить письмо, которое Н.Ф. Меджит-Иванов (1882–1937), первый председатель Ойротского облисполкома, написал свое­му коллеге по партии И. Алагызову: «Свои чувства привязанности к Горно­му Алтаю я рассматриваю как болезненные чувства, для коммуниста долж­на быть родиной вся земля. Для борца за пролетарскую идею, родной зем­лей должна быть та земля, где цепи гнета еще не разбиты. Но ведь я дважды родился в Горном Алтае – физически, от матери, и революция родила и учи­ла меня. Плохо ли, хорошо ли то, что я так люблю Алтай, но я, по-видимо­му, останусь неизлечимым до конца» [11, л. 1].

Конзычаков, близкий друг и заместитель Меджит-Иванова, был назначен специальным представителем алтайского народа в центральном бюро Наркомна­ца в Москве в 1921 г. Получив задание разработать проект будущей алтайской ав­тономии, он изложил его в «ойротско-джунгарских» понятиях. Так, приводя аргу­менты в пользу автономии алтайцев при советской власти, Конзычаков стремился раздвинуть границы Горного Алтая, включая в него окружающие территории, за­селенными с другими тюркоязычными народами: «В настоящее время ойраты принадлежат к разным государствам, но внутренняя связь между ними сохра­нилась до сих пор. И это вполне естественно – и Алтай, и Джунгария, и Урянхай населены тюрками, говорящими на одном и том же языке, имеющими одина­ковые обычаи, права и религию, говоря вообще – одинаковую культуру. Они не знают государственных границ, не желают с ними считаться и до сих пор, можно сказать, живут в двойном подданстве» [8, л. 2]. Интересно, что в тексте своей утопической программы о предполагаемой алтайской автономии Конзы­чаков ни разу не употребил слово «алтайцы», предпочитая вместо него такие понятия, как «ойрот» и даже «ойрот-хакасы». Последнее было попыткой расширить границы будущей автономии путем смешения алтайских «ойротов» с хакасами, отдельной тюркоязычной группой, которая номинально тоже была частью исторического «ойротского» государства Джунгарии.

В то же время, в отличие от лидеров Каракорума, которые сосредоточи­ли свои мечты исключительно на восстановлении «ойротского» государства в пределах Джунгарского царства XVII–XVIII вв., Конзычаков усилил свой проект автономии, апеллируя не только к историческому наследию Джунга­рии, но и, что самое важное, к «народно-освободительному» ойротскому пророчеству движения «Белой веры». Это была явная попытка подогнать местные духовные настроения под требование центральных органов совет‐

ской власти прислушаться к голосу масс. Конзычаков подчеркивал, что сре­ди его необразованных соплеменников идея социального и национального освобождения тесно связана с такими символами, как «Ойрот» и «Хан Ой­рот». Поскольку «Белая вера» представляла собой единственное знаковое общественное движение «алтайских масс», то мифологию Ойрота вполне можно было квалифицировать как стихийное национально-освободитель­ное движение, что укладывалось в рамки большевистской идеологии.

Более того, Конзычаков в официальном меморандуме Наркомнацу о со­здании «Ойротской республики» опирался на народную пророческую эсха­тологию: «Освобождение ойротов от гнета произойдет тогда, когда с горы Белухи свалится ледник. Нынешним летом, – заявлял автор проекта, – как нарочно, таковой сдвиг ледника произошел… С этим явлением, соглас­но преданию, должно произойти освобождение и возрождение Ойротского государства… Вопрос стоит ясно. Население хочет избавиться от напастей и смерти, а по народному преданию это возможно только при возрождении Ойрота» [8, л. 33].

Подчеркивая то, что алтайцы придают легендам и сказаниям пророче­ское значение, и сравнивая умонастроения коренных жителей с месси­анскими чаяниями древних евреев и ранних христиан, Конзычаков пришел к выводу, что советской власти следовало бы принять во внимание это про­рочество, отражающее настроения низов. В ноябре 1921 г., стремясь преодолеть сопротивление сибирских коммунистов своему проекту, Кон­зычаков написал письмо Сталину, тогдашнему главе Наркомнаца, с прось­бой о личной поддержке Ойротской республиканской автономии, в кото­рую вошли бы все тюркоязычные народы Сибири. Сталин, кстати, полно­стью одобрил его проект. Однако, несмотря на эту поддержку, границы предлагаемой Ойротской республики, выходящие за пределы Горного Ал­тая и охватывающие большую территорию юго-западной Сибири, населен­ную массой некоренных народов, которые составляли там большинство на­селения, вызвали активные возражения нескольких членов ЦК компартии. Следует также добавить, что в самом Горном Алтае алтайцы составляли менее половины населения.

В результате к весне 1922 г. проект Конзычакова был пересмотрен и урезан. Сначала Ойротская республика была сокращена до уровня провин­ции, которая должна была включать только алтайцев и хакасов – Ойротско-хакасская область. Наконец, летом 1922 г. большевистское правительство еще более сузило этот проект и в итоге приняло решение создать Ойротскую автономную область (ОАО), которая по территории примерно соответствова­ла границам упраздненного Каракорум-Алтайского округа, созданного Гур­киным, Шатиловым, Анучиным и другими областниками в 1917 г.

Некоторые проповедники Белой веры даже пытались приспособить свое вероучение и его богатый фольклор к новому большевистскому режи­му. Например, Кульджин, один из активистов Каракорума и Белой веры, по­лагал, что Ленин и есть «Ойрот всех угнетенных». В беседе с этнографом Данилиным Кульджин подчеркнул, что между эсхатологией советской и «Белой веры» на самом деле нет противоречия, поскольку ожидаемый хан-освободитель Ойрот уже проявил себя в образе Ленина [5, с. 4]. Репор­тер Зинаида Рихтер в 1920-е гг. также отмечала, что «ойротские мистики» связывали образ Ойрота с образом Ленина и рассматривали представителей советской власти как его пророков [21, с. 157].

Тем не менее такие алтайские коммунисты, как Меджит-Иванов, Чогат-Строев и Конзычаков по-прежнему представляли себе новую автономию в бо­лее широких границах, которые должны были соответствовать историческому ойротскому государству – Джунгарии. Как и каракорумские идеологи, ал­тайские коммунисты рассматривали ОАО как временное административное образование на пути к более крупной республике, в которую, как они надея­лись, войдут хакасы, шорцы и даже тувинцы, которые тогда еще не входили в состав советского государства. Более того, Меджит-Иванов, который провел много лет в Монголии, полагал, что в ближайшем будущем западные монголы тоже должны стать частью великой социалистической Ойротской республики. В меморандуме Сибирскому революционному комитету он, по существу, по­вторил тезис областника Анучина, настаивая на том, что алтайцы, тувинцы, хакасы и западные монголы – это все один «ойротский народ» [10, л. 7].

Однако, в отличие от каракорумских лидеров, алтайские коммунисты представляли себе будущее государство всех «ойротских» народов не как чисто национальное образование, а как национально-социалистическую со­ветскую республику, которая должна была стать магнитом для всех угнетен­ных народов внутренней Азии, которые, по их мнению, все были «ойрота­ми» по своей культуре. Приписывая западным монголам сильное стремле­ние к объединению со своими северными «соплеменниками» из Алтая, Меджит-Иванов утверждал, что вновь образованная ОАО в конечном счете должна стать объединяющей силой для всех людей «ойротского происхо­ждения» [10, л. 8 об. – 9]. Пытаясь легитимировать свою утопическую конструкцию в глазах высшего партийного руководства, Меджит-Иванов настаивал на том, что его грандиозный план пользовался широкой поддерж­кой среди лидеров коренного населения и низов автономной области, кото­рые якобы хотели, чтобы все «ойротские народы» стали частью российской советской социалистической федерации [10, л. 9].

Однако советское руководство с большой опаской относилось к созда­нию крупных наднациональных государств, в которых участвовали бы люди одной религии, одной языковой семьи или принадлежавшие в прошлом

к какому-то историческому образованию. Здесь необходимо напомнить, что, в отличие от монголов, алтайцы, тувинцы и хакасы, которые в прошлом номинально входили в Джунгарское («ойротское») царство, являются тюр­коязычными народностями.

В конце концов, Москва отвергла предложение алтайских коммунистов. Как выражение этой запретительной тенденции в отношении наднациональ­ной утопической конструкции, продвигаемой руководством ОАО, в 1926 г. Центральное статистическое бюро запретило использовать этноним «ойрот» при проведении переписи и других обследований [24, с. 95]. Более того, в 1924 г. Меджит-Иванов потерял пост главы администрации ОАО, который занимал всего два года. Его отправили сначала в Туву, а затем в Монголию на должность советского консула. Позднее, в 30-е гг., он, как и многие другие видные коммунисты советских автономий и республик, пал жертвой «Большого террора». Наконец, в 1948 г. ОАО была переименована в Горно-Алтайскую автономную область, что было завершающим актом политиче­ской символики. В результате такой лингвистической процедуры были отсе­чены связи существующей социалистической автономии алтайцев с «ойрот­ской» утопией, сорок лет будоражившей умы коренной алтайской интелли­генции и проповедников «Белой веры» из числа кочевых масс.

Выводы

В первые два десятилетия прошлого века представители алтайской ин­теллигенции, группировавшиеся вокруг проекта Каракорум-алтайской упра­вы, а затем и алтайские коммунисты Горного Алтая прямо или косвенно вдохновлялись, с одной стороны, идеями сибирских областников, с другой – ойротским наследием Белой веры, спонтанно развившейся снизу. На этой основе большевики из числа местной коренной интеллигенции попытались выдвинуть проект наднациональной социалистической Ойротской респуб­лики, которая должна была частично соответствовать границам историче­ской Джунгарии.

Советское руководство выступило категорически против этого проекта. Создавая советское многонациональное государство, большевики, с одной стороны, были готовы идти достаточно далеко, предоставляя этническим меньшинствам возможность создать свою автономию, что в переспективе, по их мнению, должно было способствовать переформатированию этниче­ских меньшинств в единую советскую нацию. С другой стороны, большеви­ки боялись создания крупных наднацинальных образований, стараясь раз­дробить население на многочисленные этнические группы в пределах адми­нистративных автономий, что рассматривалось ими как необходимое условие развития содружества социалистических наций.

В Горном Алтае не только не было мощного движения, поддерживаю­щего утопический проект наднациональной «Ойротии», но и субъекта, способного его реализовать. Позиция большевистского руководства страны, а также настроения самого коренного населения Горного Алтая обнулили грандиозные утопические мечты каракорумских лидеров и алтайских ком­мунистов.

Знаменский Андрей Андреевич – Ph.D., профессор исторического фа­культета университета Мемфиса, США.

Andrey A. Znamensky – Ph.D., Professor, Faculty of History, The University of Memphis, USA.

aznamenski@gmail.com

Тюхтенева Светлана Петровна – кандидат исторических наук, независи­мый исследователь, Россия.

Svetlana P. Tukhteneva – Ph.D. in History, independent researcher, Russia.

nalanda2019@yandex.ru

Список литературы

1. 1. Батьянова И.Л., Рюмина Л.Т. Георгий Маркелович Токмашов: просветитель и фольклорист // Репрессированные этнографы. М: Институт этнологии и антро­пологии, 2003. С. 105–127.

2. 2. Головинов А.В. Идеология сибирского областничества: социокультурные ценно­сти и политические смыслы. Барнаул: изд-во Алтайского университета, 2011. 92 с.

3. 3. Гуркин Г.Н. Письмо к Довтян, 5 июля 1924 // Архив новейшей истории респуб­лики Алтай. Р-37. Оп. 1. Д. 579. Т. 14. Л. 14–14 об.

4. 4. Данилин А.Г. Бурханизм среди телеутов // Архив Музея антропологии и этно­графии. 1928. Ф. 15. Оп. 1. Д. 15.

5. 5. Данилин А.Г. Бурханизм: из истории национально-освободительного движения в Горном Алтае. Горно-Алтайск: Ак-чечек, 1993. 204 с.

6. 6. Знаменский А. «Белая вера» в Горном Алтае: тибетский буддизм, Монголия и Ойротское пророчество (1880–1920-е гг.) // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2020. № 1 (38). С. 123–151.

7. 7. Зубашев И.Л. Григорий Николаевич Потанин: воспоминания // Вольная Сибирь. Прага. 1927. № 1. С. 58–65.

8. 8. Конзычаков С. Краткая докладная записка. Ойрат. // Государственный архив Рос­сийской Федерации. 1921. Ф. 1318. Оп. 1. Д. 175.

9. 9. Мамет Л.П. Ойротия: очерк национально-освободительного движения и гра­жданской войны на Горном Алтае. Горно-Алтайск: Ак-чечек, 1994. 184 с.

10. 10. Меджит-Иванов Н. Докладная записка в Сибревком // Государственный архив Республики Алтай. 1922. Ф. 5. Оп. 1. Д. 340.

11. 11. Меджит-Иванов Н. Письмо Алагызову (26 января 1925) // АНИРА. Р-37. Оп. 1. Д. 579. Т. 1.

12. 12. Михайлов Д.А. Сибирское областничество и зарождение алтайского национа­лизма // Этнографическое обозрение. 2015. № 6. С. 68–85.

13. 13. Письма Н.М. Ядринцева к А.Ф. Христофорову // Вольная Сибирь. Прага. 1927. № 2. С. 183–184.

1. 14. Политические репрессии в Горном Алтае // Горный Алтай – историко-архивный путеводитель. URL: https://visit-altairepublic.ru/o-respublike-altay/istoriya-gornogo-altaya/politicheskie-repressii-v-gornom-altae/ (дата обращения: 05.07.2022).

2. 15. Потанин Г.Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. М.: Гео­графическое отделение Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, 1899. 893 с.

3. 16. Потанин, Г.Н. Сага о Соломоне: восточные материалы к вопросу о происхожде­нии саги. Томск: Сиб. т-во печ. дела, 1912. 186 с.

4. 17. Потанин Г.Н. Происхождение Христа // Сибирские огни. 1926. № 4. С. 125–131.

5. 18. Потанин Г.Н. Ерке. Культ сына неба в Северной Азии: материалы к турко-мон­гольской мифологии. Томск: Издание А.М. Григорьевой, 1916. 129 с.

6. 19. Прибытков Г.И. Чорос-Гуркин. Горно-Алтайск: Горно-Алтайская типография, 2000. 188 с.

7. 20. Протокол допроса Г. Токмашева // Центр хранения архивного фонда Алтайского края, 1934. Р-2. Д. 18110. Т. 1.

8. 21. Рихтер З. В стране голубых озер: очерки Алтая. М.; Лениград: Молодая гвардия, 1930. 157 с.

9. 22. Состав Алтайской горной думы // ЦХАФ АК. 1917. Ф. 239. Оп. 1. Д. 37a.

10. 23. Список представителей и служащих Каракорум-Алтайской окружной управы // ЦХАФ АК. 1918. Ф. 239. Оп. 1. Д. 37.

11. 24. Сухотин А.М. К проблеме национально-лингвистического районирования в юж­ной Сибири // Культура и письменность Востока. Кн. 7–8. М.: Всесоюзный Цен­тральный комитет нового алфавита, 1931. С. 93–108.

12. 25. Чевалков М. Записки вольнонаемного псаломщика Чибитской церкви // ЦХАФ АК. 1913. Ф. 164. Оп. 1. Д. 150.

13. 26. Чедурова Е.М. Г.И. Чорос-Гуркин и Алтайская Горная дума // Г.И. Чорос-Гуркин и современность. Горно-Алтайск: БНУ РА Научно-исследовательский институт алтаистики, 2020. С. 9–12.

14. 27. Шерстова Л.И. Бурханизм: истоки этноса и религии. Томск: Изд-во ТГУ, 2010. 290 с.

15. 28. Шиловский М.В. Сибирское областничество в общественно-политической жизни региона во второй половине XIX – первой четверти XX в. Новосибирск: Сова, 2008. 270 с.

16. 29. Ядринцев Н.М. Сибирская Швейцария (из путевых заметок об Алтае) // Русское богатство. 1880. № 8. С. 47–66.

17. 30. Znamenski A. The Beauty of the Primitive: Native Shamanism in Siberian Regionalist Imagination, 1860s–1920. Shaman. 2002. No. 12 (1–2). Pp. 146–160.

18. 31. Znamenski A. Power of Myth: Popular Ethnonationalism and Nationality Building in Mountain Altai, 1904–1922. Acta Slavica Iaponica, 2005. No. 22. Pp. 25–52. URL: https://eprints.lib.hokudai.ac.jp/dspace/handle/2115/39440 (access date: 20.02.2022).

19. 32. Znamenski A. Power for the Powerless: Oirot/Amursana Prophecy in Altai and Western Mongolia, 1890s–1920s. Études mongoles et sibériennes, centrasiatiques et tibétaines. 2014. No. 45. Pp. 1–14. URL: http://emscat.revues.org/2444 (access date: 20.02.2022).

References

1. 1. Batianova I.L., Ryumina L.T. Georgiy Markelovich Tokmashov: prosvetitel i folklorist // Repressirovannyye etnografy. M: Institut etnologii i antropologii. 2003. S. 105–127.

2. 2. Golovinov A.V. Ideologiya sibirskogo oblastnichestva: sotsiokulturnyye tsennosti i politicheskiye smysly. Barnaul: izd-vo Altayskogo universiteta. 2011. 92 s.

3. 3. Gurkin G.N. Pismo k Dovtyan. 5 iyulya 1924 // Arkhiv noveyshey istorii respubliki Altay. R-37. Op. 1. D. 579. T. 14. L. 14–14 ob.

1. 4. Danilin A.G. Burkhanizm sredi teleutov // Arkhiv Muzeya antropologii i etnografii. 1928. F. 15. Op. 1. D. 15.

2. 5. Danilin A.G. Burkhanizm: iz istorii natsionalno-osvoboditelnogo dvizheniya v Gornom Altaye. Gorno-Altaysk: Ak-chechek. 1993. 204 s.

3. 6. Znamenskiy A. «Belaya vera» v Gornom Altaye: tibetskiy buddizm. Mongoliya i Oy­rotskoye prorochestvo (1880–1920-e gg.) // Gosudarstvo, religiya, tserkov v Rossii i za rubezhom. 2020. № 1 (38). S. 123–151.

4. 7. Zubashev I.L. Grigoriy Nikolayevich Potanin: vospominaniya // Volnaya Sibir. Praga. 1927. № 1. S. 58–65.

5. 8. Konzychakov S. Kratkaya dokladnaya zapiska. Oyrat // Gosudarstvennyy arkhiv Rossiyskoy Federatsii. 1921. F. 1318. Op. 1. D. 175.

6. 9. Mamet L.P. Oyrotiya: ocherk natsionalno-osvoboditelnogo dvizheniya i grazhdanskoy voyny na Gornom Altaye. Gorno-Altaysk: Ak-chechek. 1994. 184 s.

7. 10. Medzhit-Ivanov N. Dokladnaya zapiska v Sibrevkom // Gosudarstvennyy arkhiv Re­spubliki Altay. 1922. F. 5. Op. 1. D. 340.

8. 11. Medzhit-Ivanov N. Pismo Alagyzovu (26 yanvarya 1925) // ANIRA. R-37. Op. 1. D. 579. T. 1.

9. 12. Mikhaylov D.A. Sibirskoye oblastnichestvo i zarozhdeniye altayskogo natsionalizma // Etnograficheskoye obozreniye. 2015. № 6. S. 68–85.

10. 13. Pisma N.M. Yadrintseva k A.F. Khristoforovu // Volnaya Sibir. Praga. 1927. № 2. S. 183–184.

11. 14. Politicheskiye repressii v Gornom Altaye // Gornyy Altay – istoriko-arkhivnyy putevoditel. URL: https://visit-altairepublic.ru/o-respublike-altay/istoriya-gornogo-altaya/politicheskie-repressii-v-gornom-altae/ (access date: 05.07.2022).

12. 15. Potanin G.N. Vostochnyye motivy v srednevekovom evropeyskom epose. M.: Ge­ograficheskoye otdeleniye Imperatorskogo obshchestva lyubiteley estestvoznaniya. antropologii i etnografii. 1899. 893 s.

13. 16. Potanin. G.N. Saga o Solomone: vostochnyye materialy k voprosu o proiskhozhdenii sagi. Tomsk: Sib. t-vo pech. dela. 1912. 186 s.

14. 17. Potanin G.N. Proiskhozhdeniye Khrista // Sibirskiye ogni. 1926. № 4. S. 125–131.

15. 18. Potanin G.N. Erke. Kult syna neba v Severnoy Azii: materialy k turko-mongolskoy mifologii. Tomsk: Izdaniye A.M. Grigoryevoy. 1916. 129 s.

16. 19. Pribytkov G.I. Choros-Gurkin. Gorno-Altaysk: Gorno-Altayskaya tipografiya. 2000. 188 s.

17. 20. Protokol doprosa G. Tokmasheva // Tsentr khraneniya arkhivnogo fonda Altayskogo kraya. 1934. R-2. D. 18110. T. 1.

18. 21. Rikhter Z. V strane golubykh ozer: ocherki Altaya. Moskva-Lenigrad: Molodaya gvardiya. 1930. 157 s.

19. 22. Sostav Altayskoy gornoy dumy // TsKhAF AK. 1917. F. 239. Op. 1. D. 37a.

20. 23. Spisok predstaviteley i sluzhashchikh Karakorum-Altayskoy okruzhnoy upravy // TsKhAF AK. 1918. F. 239. Op. 1. D. 37.

21. 24. Sukhotin A.M. K probleme natsionalno-lingvisticheskogo rayonirovaniya v yuzhnoy Sibiri // Kultura i pismennost Vostoka. Kn. 7–8. M.: Vsesoyuznyy Tsentralnyy komitet novogo alfavita. 1931. S. 93–108.

22. 25. Chevalkov M. Zapiski volnonayemnogo psalomshchika Chibitskoy tserkvi // TsKhAF AK. 1913. F. 164. Op. 1. D. 150.

23. 26. Chedurova E.M. G.I. Choros-Gurkin i Altayskaya Gornaya duma // G.I. Choros-Gurkin i sovremennost. Gorno-Altaysk: BNU RA Nauchno-issledovatelskiy institut altaistiki. 2020. S. 9–12.

24. 27. Sherstova L.I. Burkhanizm: istoki etnosa i religii. Tomsk: Izd-vo TGU. 2010. 290 s.

25. 28. Shilovskiy M.V. Sibirskoye oblastnichestvo v obshchestvenno-politicheskoy zhizni regiona vo vtoroy polovine XIX – pervoy chetverti XX v. Novosibirsk: Sova, 2008. 270 s.

1. 29. Yadrintsev N.M. Sibirskaya Shveytsariya (iz putevykh zametok ob Altaye) // Russkoye bogatstvo. 1880. № 8. S. 47–66.

2. 30. Znamenski A. The Beauty of the Primitive: Native Shamanism in Siberian Regionalist Imagination. 1860s–1920. Shaman. 2002. No. 12 (1–2). Pp. 146–160.

3. 31. Znamenski A. Power of Myth: Popular Ethnonationalism and Nationality Building in Mountain Altai. 1904–1922. Acta Slavica Iaponica. 2005. No. 22. Pp. 25–52. URL: https://eprints.lib.hokudai.ac.jp/dspace/handle/2115/39440 (access date: 20.02.2022).

4. 32. Znamenski A. Power for the Powerless: Oirot/Amursana Prophecy in Altai and Western Mongolia. 1890s–1920s. Études mongoles et sibériennes, centrasiatiques et tibétaines. 2014. No. 45. Pp. 1–14. URL: http://emscat.revues.org/2444 (access date: 20.02.2022).